***
С приходом весны у меня заметно прибавилось сил, я собрал свою волю в кулак и нашел себе новую работу, которая практически ничем не отличалась от старой. Я ехал по все тому же кругу, я узнавал все его повороты, бессмысленные и беспощадные. «День сурка» приветливо смотрел на меня из каждой утренней чашки кофе, в которую я хотел упасть из-за моей вечной бессонницы. Я так и не смог наладить себе режим дня, так и не смог. В моей жизни мало что поменялось. Тот же open space офис, те же сплетни, подсиживания, интриги, нелепое перекладывание бумажек из одной стопы в другую, проволочки, те же ямы, которые все старательно рыли друг другу. Ты смотришь на меня, читатель. Смотришь укоризненно. Но разве ты сам не такой? Мои запасы таяли, а кушать на что-то было нужно: выйти из зоны комфорта я не мог, может быть потому, что меня никогда там не было? Творчеством заработать пока не получалось (я вижу, ты понимающе хмыкаешь). Что же мне оставалось делать? Я был прижат к стенке и окружён, но я всё еще не сдался.
Без объявления войны, как всегда, внезапно, на голову свалилось лето. С работы я выбегал в сером отглаженном костюмчике. Я был прекрасен. Ну, не то чтобы свеж, но совершенно точно прекрасен. В сумке у меня валялась моя сменка: треники и кроссовки. Летом мы репетировали по вечерам, угадай где? В Бауманском парке. Лето было достаточно жарким и знойным, пот тек ручьями по спинам пассажиров метро, бабульки вяло обмахивались веерами, у мужчин под подмышками пахло отнюдь не розами когда они держались за поручни, а москвички исподтишка вытирали салфетками с зеленым чаем шею и лицо, сохраняя достоинство и гордый вид. Моя белая рубашка была, скажем так, удручена моей беспокойной жизнью, но я еще сохранял свой строгий офисный look, когда пытался перепрыгнуть через забор в Бауманском. Я был весел, молод, передо мной маячил мой «Оскар» и я на всех крыльях несся к нему. Обычно ребята уже сидели на скамейках, прикрывали голову газетами и модными журналами (которые таскала с собой Светка в сумочке), щурились на солнце. Режиссер обычно жрала пироженые как не в себя, и я её за это любил. Хотя разносило её не сильно, могло бы и побольше. Просто нервничала. Жрала и нервничала. Нервничала и жрала. Всё, как мы любим. Так вот, я достаточно элегантно уступал место старушкам в метро. У меня почти не было отдышки когда я ускорялся, прыгая по эскалатору. Почти не задыхался, пока бежал от метро к Бауманскому парку, ибо было под горку. Но когда я уже приближался к моей цели, к сцене, я начинал дышать через раз и обливаться потом. Ребята это видели, кто то ржал, кто то шутил, кто то тактично молчал. И только одна, Великолепная Рыжая, говорила: «На водички» и протягивала свою бутылку воды, и, о чудо, вода была, как ни странно, холодной! «Придурок, ты влюбился!», – скажет внимательный читатель и я не стану возражать. Я втрескался так внезапно, что лучики моего сердца не успели даже понять, что они угодили в капкан. Бабочки в животе, вы говорите? Я порхал весь. Я был одной стокилограммовой огромной бабочкой. Я носился по сцене так, что думал, что старая деревянная сцена Бауманского парка, видавшая духовые коллективы разной степени унылости, однажды скажет:«Я устала, я ухожу», и просто рухнет подо мной. И тогда эта Рыжая больше никогда не посмотрит в мою сторону. А она и не смотрела! И не смотрела! Что ты, пытливый читатель, жрущий печеньки сейчас на диване, ты, который влюблялся 300 лет назад, хлебнул боли и сейчас под страхом смерти боишься, до ужаса боишься почувствовать нечто подобное и заочно, заранее осуждаешь меня? Я же говорю: стоял жаркий летний день, я бежал из офисного ада, потный, усталый, меня немного коснулось пекло метро(хотя вру, много), потом жара усилилась, а я все бежал, и нигде не было даже тенька. А. она.дала.мне.холодной. воды. Точка, читатель. ТОЧКА.
