Первое января 1936 года.
Олег Ицкович.
1 января 1936 года
– Mein Gott, geht es mir beschissen! – Ицкович хотел было поднять голову, но острая боль в висках заставила вновь опустить ее на подушку. – Warum habe ich nur Sekt und Cognac zusammen getrunken?![21]
Вот про коньяк и шампанское он помнил точно. Но совершенно непонятно, зачем он вообще пил шампанское. От шампанского у Олега обычно случалась изжога, и еще пузырьки, когда пьешь, в нос шибают.
– Кретин! – Ну, где-то так и есть, потому что если головы нет, то уже и не будет.
А плохо ему было так, что не хотелось жить, типа «Мама, роди меня обратно». Однако, когда тебе за пятьдесят, а твоей маман недавно исполнилось девяносто, такие просьбы звучат несколько претенциозно. Мысль эта, как ни странно, придала сил, и, плавно перевалив свое тело налево, Олег открыл глаза. В комнате царила полумгла, и это было хорошо. Но зато и совершенно не понять, который нынче час. Свет с улицы едва пробивался сквозь зашторенные окна, и означать это могло одно из двух: или еще рано, или шторы хорошие, в смысле плотные. Впрочем, возможен был, как тут же подумалось, и еще один вариант – низкая облачность, что для Амстердама вполне нормально. Ну, не мог же он, в самом деле, проспать сутки?
– Амстердам?! – вяло удивился Ицкович, аккуратно – чтобы не потревожить больную голову – вытягивая из черной пачки сигарету Gitanes. Закуривать лежа не слишком удобно, но он с этим все-таки справился и начал уже обдумывать следующий этап операции: «бросок на длину руки». На прикроватном столике стояла серебряная фляжка с коньяком, и несколько глотков…
Was geht ab?![22]
Ицкович с сомнением смотрел на поспешно выдернутую изо рта сигарету. Сигарета дымилась. Дым щекотал ноздри, а вкус ощущался во рту, но… он не курит два, нет, кажется, уже три года, и даже тогда, когда смолил по две пачки в день, это был никак не французский «Житан» без фильтра. И вообще, что за бред? Откуда взялась эта долбаная фляга, если должен быть флакон с виски «Чивас Ригал»?
Олег все-таки сел на кровати и, по инерции в очередной раз затянувшись, взял со столика флягу. Сосуд понравился, несмотря на текущее не вполне адекватное состояние доктора Ицковича. Это было правильное вместилище для правильных мужских напитков. И содержание, «таки да», булькало где-то в серебряном «внутри», так что фляжка оказалась даже лучше, чем ему сразу показалось. Но мысли начали приобретать некое подобие четкости, только когда он добил весь оставшийся коньяк и закурил вторую сигарету.
Итак…
Вчера утром он был в Брюгге. Это Ицкович вспомнил сейчас совершенно определенно.
Уже хорошо. И что же я делал в Брюгге?
Ох! – Ну, да: ох и еще раз ох! Вот ведь старый кобель! Впрочем, не ошибается тот, кто ничего не делает.
Разумеется, ему не следовало ехать в Брюгге и уж тем более не нужно было встречаться с Ларисой. Но черт попутал, и вышло, в общем, неплохо. У Лары как раз муж оказался в отъезде… Ну, это можно оставить за скобками, потому что к делу, очевидным образом, не относится. Что было после? – вот в чем состоит великий датский вопрос!
Хм… А после он, кажется, ехал в поезде и… Точно! Он ехал в поезде, и рядом с ним сидела совершенно очаровательная девушка: мулатка с очень красивыми вьющимися волосами, похожая чем-то на Фани Ардан, и эта Фани Ардан, представьте, читала чеховскую «Чайку» на французском языке. Французский Олег знал с пятого на десятое, но ему вполне хватило испанского. А разговорились они, в конце концов, по-английски, но где-то в середине разговора Ицкович вдруг понял, что как мужчина он эту прелесть уже не интересует.
