Читать онлайн Елена Арсеньева - В тумане времени

Солнце свирепое, солнце горящее,

Бога, в пространствах идущего,

Лицо сумасшедшее,

Солнце, сожги настоящее

Во имя грядущего,

Но помилуй прошедшее!

Н. Гумилев

Пахло дымом и кровью…

Пахло дымом и кровью, и это было первое, что он ощутил, еще не открывая глаз. И сразу заломило грубо вывернутые, связанные руки. Саднило горло, будто он долго кричал или звал кого-то. Горели сожженные солнцем лицо и плечи. Родившись из блаженной тьмы небытия, он рухнул в омут боли, судорожно глотая воздух иссохшими губами, все еще жмуря глаза в надежде, что это лишь морок…

Жалобный, крик рядом! Истошный вой!

Окатило таким ужасом, что он поспешно распахнул глаза – и увидел наконец-то окружающий мир, и взмолился богам о слепоте, чтобы не видеть больше ничего, ничего!

Гигантская куча хворосту была навалена неподалеку – этакая рукотворная гора. Чудилось, люди задумали сравняться по силе с твореньями богов, да утомились, но все же груда поднялась много выше человеческого роста. А на самой ее вершине был водружен огромный меч.

Меч назывался акинак, он откуда-то знал это. Ветер клонил к земле черные струи дымов, струившихся от разложенных неподалеку костров, и меч возвышался над ними, так сверкая на солнце, что слепил глаза всякому, кто только осмеливался посмотреть на него, – словно свирепый взор божества, не терпевшего даже самого робкого человеческого взгляда.

На кострах клокотали огромные, закопченные до черноты котлы. Вокруг царила людская суматоха; далеко разносилось ржание коней, рев волов. Их подгоняли, подтаскивали к кострам, и тут же люди, залитые с ног до головы свежей, еще курящейся кровью, валили их наземь, проворно перерезали глотки, точными ударами разрубали туши, отделяли мясо от костей и опускали в тяжело булькающие котлы, а сырые кости бросали в огонь вместо дров – от них-то и валил тот зловонный, жирный дым, выедающий глаза и выворачивающий нутро.

Он мучительно закашлялся, задыхаясь; извернулся, чтобы хоть плечом смахнуть жгучие слезы, и, полуослепленный, только теперь увидел и осознал, что стоит в толпе полуголых, а то и вовсе обнаженных, крепко связанных мужчин со следами ран и побоев на грязных телах. И в эти беспомощные тела были направлены копья стражников, во множестве стоящих вокруг и одетых тяжелыми кольчужными сетками.

«В плену! – ожгла догадка. – Я пленный! Но кто я такой?!»

Он опустил глаза. Увидел свое загорелое мускулистое тело, чуть прикрытое по чреслам обрывком серой шкуры, покрытые пылью ноги в мягких сыромятных сапогах до колен, перетянутых ремешками.

«А лицо? – мелькнула мысль. – Какое у меня лицо?!»

Он не знал, не помнил. Мотнул головой, отбрасывая длинные русые волосы…

Кольцо стражи меж тем разомкнулось, пропустив пятерых богатырей в шлемах, увенчанных пышными султанами из конских хвостов, окрашенных красным. Наплечники и наколенники блистали золотом и серебром.

Кольчуги были сплетены из мельчайших колец с особым тщанием. Лица наполовину скрывались под защитными пластинами, и солнце высекало из них то же беспощадное сверканье, что исходило от меча на вершине рукотворной горы. Но у каждого из вновь пришедших был и свой акинак – длинный, тяжелый, обоюдоострый, – и все они вдруг взметнулись враз и обрушились на пленных!

Люди взревели, словно буйволы, почуявшие смерть, заметались, забились, толкаясь, и каждый пытался за спиной соседа найти спасенье от неминучей гибели, но длинные копья стражей своими острыми наконечниками сдавили их со всех сторон, сбили в кучу, заставили стоять недвижимо. И недвижимо глядеть, как то одного, то другого выхватывают из толпы, окропляют его голову вином из кубков, а потом мгновенным, неуловимым движением меча закалывают. Движения были точны – так, чтобы кровь стекала в роскошные бронзовые сосуды. И пока одни воины обезглавливали труп и насаживали его голову на кол – такими кольями была огорожена вся площадка для жертвоприношений, – другие возносили сосуды с кровью на самый верх горы из хвороста и окропляли акинак, воздвигнутый там. Вволю поили жестокого Бога бойни!

А потом они отрубали у мертвых правые руки и швыряли к основанию горы, словно к изножию гигантского жертвенника. Больше никогда, никогда, даже в царстве мертвых, не поднимут эти люди меча против победителей!..

Пахло дымом и кровью.

Он очнулся от оцепенелого созерцания, когда могучая рука вцепилась в его волосы и выволокла из обезумевшей толпы пленных. Близко, у самых глаз, он увидел тяжелый пояс с пластинами, которыми крепился меч, – теперь они были пусты. Увидел множество бляшек-амулетов, серебряную застежку из двух крючков: один изображал человека, другой – какого-то зверя, а вместе они казались сцепившимися в страшной схватке. Обостренный близостью смерти взор видел все это необычайно четко и ясно!

Дрожащие ноги заскользили в луже крови, разъехались, и он упал, вырвавшись из рук своего палача. И тут… стоило лишь коснуться земли – сырой, обильно политой кровью, – как он внезапно обрел ясность мысли и новую, возбуждающую силу мышц. И сообразил, где оказался в плену.

Это – скифы. А он? Он сам – кто?!

Скиф склонился, занося меч, но пленник, подтянув ноги, резко распрямился и сильным толчком отшвырнул врага. Тот рухнул наземь.

Взлетели рядом сразу два меча и… вонзились в землю, потому что пленник, перевернувшись через голову, откатился в сторону. Здесь его тоже готовилось встретить безжалостное лезвие, но он увернулся, зацепив ногой врага под колено и повалив его рядом с собой. С воина скатился шлем, и пленник, крутнувшись, обрушил пятку на его затылок. И ухитрился вскочить прежде, чем поднялись и вновь упали мечи других воинов: охотились за ним пока лениво, без особой ярости, почти насмешливо, – и отпрыгнул, уклонившись от копья, спевшего над ухом свою грозную песнь.

К нему кинулся еще один воин, на ходу выхватывая меч, и пленник, оскалясь, ринулся вперед, как будто возжаждал гибели, но совсем рядом с врагом подпрыгнул, извернулся – лезвие взвизгнуло как раз за его спиной. Он даже взвыл от острой боли, потому что задело кожу на лопатках, но расчет оказался верным: стражник сам рассек пленнику ременные путы и освободил его руки!

Однако они еще висели плетьми, еще не подчинялись, так крепко застоялась кровь. Приходилось обороняться ногами. С хрипом взвившись в воздух, пленник угодил пяткой прямо в нос бросившегося к нему стражника. Лицо того, не защищенное пластиною шлема, тотчас залилось кровью. Утробно хлюпнув, стражник свалился наземь, и пленник, успевший перехватить его копье еще слабыми руками, бросился прямо на воинов, устремившихся к нему.

Уперев конец копья в землю, он вознесся над врагами и опустился за их спинами! Но копье вонзилось слишком глубоко, вырвалось из рук, и он опять оказался безоружен.

Метнувшись туда-сюда, чтобы сбить нацеливших в него копья стражников, он пал плашмя, перекатился, а потом вдруг вскочил и, перекидываясь с ног на обретшие силу руки, прокатился мимо врагов, и впустую пролетело копье, и злобно сверкнул не нашедший добычи меч, и вгорячах пущенная стрела вонзилась в плечо какого-то стражника…

Пленный резко крутнулся, неистово выбросив вперед ногу, и, ударив в горло слишком близко оказавшегося воина, подхватил акинак, выпавший из его руки.

Глаза скифа были полны ужаса и изумления: прыжки и броски были ему в новинку, словно он это впервые видел. «Тогда откуда я это знаю? Почему умею? – спросил себя пленный. – Кто меня научил?»

Впрочем, это было неважно. Главное, другое: теперь он был вооружен! И, ухватив тяжелый меч за рукоять в виде головы грифа с золотым гребнем, он испустил грозное и торжествующее рычание, словно зверь, измученный, но не побежденный, готовый к новой схватке с другим зверем, – пусть могучим, пусть сильным, но не убившим, не победившим его!

Меч напряженно сторожил каждое движение сгрудившихся напротив врагов, а незащищенную спину, чудилось, леденил ветер опасности.

И не зря! Раздалась четкая команда, и несколько лучников встали по сторонам. На земле, плотно прикрывая их снизу и давая опору руке, были нагромождены сомкнутые щиты – саки, а над ними выгнулись луки, натянулись тетивы, навострили свои бронзовые жала готовые к полету стрелы.

Значит, всё кончено?…

Внезапно, раздвинув строй лучников, вперед вышел высокий чернобородый скиф. Пленнику почудилось что-то знакомое в его облике. В глаза бросилась серебряная пряжка пояса: сцепившиеся человек и зверь, – и пленник узнал того, кто первым хотел убить его.

Воин оперся на меч и стоял недвижимо, не то готовясь вызвать его на бой, не то – на разговор.

Сверкали золотые фигурки, украшавшие кожаные наплечники и наколенники. Виден был блеск зубов из-под пластины шлема – воин усмехался, глядя на пленника, изготовившегося дорого продать свою жизнь.

– Эй ты, гелон[1]! – наконец звучно крикнул воин, и пленник не сразу догадался, что это слово имеет отношение к нему.

– Ты храбро дрался! Я рад видеть среди рабов такого, как ты. Удивляюсь только, почему ты оказался с этими ничтожествами. – Он кивнул на толпу пленных: – Дикари! А ведь гелоны сроду не воевали против скифов. Против братьев! Я готов был увидеть здесь песиглавца или одноглазого аримаспу[2], даже деву-воительницу, только не гелона. Но сразу видно, что ты хорошего рода! Твое боевое искусство хитро и неожиданно. Ты удивил меня, гелон! А теперь скажи – чего ты хочешь? Да стой смирно, иначе от стрел, вонзившихся в твое тело, сделаешься подобен ежу!

Пленник замер от неожиданности.

Чего он хочет?…

Жить! Жить, чтобы вспомнить, кто он и откуда, чтобы вспомнить свою землю, свой род, свое прошлое! Не сгинуть подобно бессловесной скотине, вспомнить свое имя!

– Я хочу жизни! – выкрикнул он. – И… жизни для этих людей!

Почему он решил спасти тех, кто уже смирился с неизбежностью смерти? И подумал бы он об этих людях, если бы они несколько мгновений назад не жались к нему, ловя последний глоток воздуха, ожидая общей погибели?

Скиф расхохотался:

– Ты слишком многого хочешь, гелон! Это ведь жертвы богу меча! После вчерашнего сражения мы выбрали каждого сотого пленника, чтобы его кровью вволю напоить того, кого эллины называют Аресом, а мы, скифы-воины, Акинаком. И ты хочешь лишить бога того, что принадлежит ему по праву? Не боишься его гнева, гелон?

– Бог далеко, – еле слышно произнес упрямец, с трудом разжимая искаженные судорогой губы. – Бог далеко, а смерть близко.

– Ну что же, гелон. Будь по-твоему! Но… не взыщи, коли алчущий бог все же покарает тебя.

Скиф с величавым жестом обратился к страже:

– Слушайте меня! Я, царский воин Хорэй, объявляю свободными этих рабов. Всех!

После некоторого замешательства зазвенели мечи, вложенные в ножны, стрелы, спрятанные в колчаны. Словно бы медный ветер прошумел над полем! Опустились головы копий. Но пленные все еще стояли на месте, тесно прижавшись друг к другу, не веря в спасение.

Хорэй вновь махнул рукой, и два молодых босоногих скифа в простых сыромятных одеждах поднесли к нему бронзовый котел, а затем опорожнили туда несколько бурдюков с вином. Третий же с низким поклоном подал воину охапку стрел, обернутых овчиной.

– Да брось ты свой меч, гелон! – сказал Хорэй миролюбиво. – Опасность позади. Ты видишь, я даже приглашаю тебя и твоих сотоварищей выпить в честь вашего освобождения. Ну а чтобы отвести гнев Акинака, мы принесем ему жертвы иначе… возлиянием вина!