А может, именно потому и идет, что невиновен?
Черт его знает, думал Буров, мучительно ощущая, как все в его голове странным образом перепуталось, и сколько ни думай, все равно чего-то не сообразишь, так все взбаламутила эта война. Или, может, Буров чего-то не знает? Хотя что изменилось бы, если бы он и знал все? Он же приехал сюда не затем, чтобы разбираться или понять что-либо, его дело проще пареной репы – застрелить предателя. Чтобы другим было неповадно, чтобы знали, как партизаны карают тех, кто предает своих, прислуживает немцам.
На опушке они переехали пустую в ночи гравийку, и Буров соскочил с кобылки – ехать в темноте по кустарнику было невозможно. Пока он слезал, Сущеня подождал рядом, Войтик тоже спешился сзади. В лесу было мокро и стыло, сверху с ветвей то и дело падали холодные капли, но ветер тут немного утих и казалось немного теплее, чем в открытом поле.
– Тут пригорок где-то, – припоминая местность, сказал Буров.
Сущеня согласно указал рукой в мрачные заросли.
– Да вон боровинка рядом.
– Ну давай. Иди ты вперед.
Сущеня молча пошел впереди, следом Буров вел на поводу кобылку; мокрые ветки иногда цеплялись за шапку, за плечи, и он едва успевал уклоняться от них, иногда Сущеня придерживал ветку рукой, чтобы не стегнуть Бурова. Придорожный кустарник скоро, однако, кончился, они выбрались на более свободное место; чистый, без травы и зарослей лесной дол под ногами начал подниматься в гору. Впереди была боровинка – лесной пригорок, негусто поросший старыми соснами, мощный шум которых широко расплывался вверху. Эту боровинку Буров помнил еще с детской поры, здесь по весне ребята разжигали костры, затевали игры, летом под соснами любили отдохнуть грибники. Боровинка пологим увалом огибала опушку, дальше снова тянулись кустарники с островками берез и сосен.
Они взобрались на плоскую вершину пригорка и остановились. Всюду было тихо, темно, терпко пахло лесной сыростью и хвоей. Вокруг по склонам темнели толстые комли сосен, редкие кусты можжевельника, какие-то непонятные пятна, но Буров давно уже привык к загадочному виду ночного леса, тот его мало тревожил. Теперь его больше тревожил Сущеня.
– Ну, – нарочито бодро произнес Буров. – Чем не местечко? На любой случай!
– Случай!.. Если бы мне сказали когда… – уныло начал и не кончил Сущеня.
Ссутулясь, он стоял на пригорке, устало дыша и всем своим обиженным видом свидетельствуя, что совершается несправедливость, с которой он бессилен бороться и вынужден ей подчиниться. Буров видел это, и ему все больше становилось неловко от своей незавидной роли в этой истории. И он сказал, может, для того, чтобы слегка ободрить Сущеню, а заодно и себя тоже:
– Конечно, все случается. В такую войну…
– Но ведь это дико! – вскрикнул Сущеня, и Буров сердито его одернул:
– Тихо ты!
И оглянулся на Войтика, молчаливо стоявшего с лошадью несколько ниже, на склоне пригорка.
– Войтик, покарауль там, у дороги. Пока управимся…
Не сразу, по своему обыкновению сперва о чем-то подумав, Войтик потянул за повод коня и молча пошел вниз к опушке и недалекой отсюда гравийке. Буров отпустил свою кобылку – пусть попасется немного.
– Ну давай! Где ты хочешь? – просто, как о чем-то малозначительном, спросил он Сущеню.
Тот, будто очнувшись от угрюмой задумчивости, с силой вогнал в землю лопату.
– Правду сказал тот Гроссмайер – у него не выкрутишься.
