В зоне риска. Интервью 2014-2020 - страница 3

– И последний вопрос. Чего вы ждёте от Олимпиады в Сочи?

– Многого. Грандиозное торжественное открытие на современном «с иголочки» стадионе показало, что мы снова можем многое. Кстати, впервые за много лет я увидел в этом грандиозном шоу достойное отношение к нашей советской истории. Не глумление, а признание высочайших достижений советской цивилизации. Это обнадёживает. И хотя «Тату» во время открытия тонкими голосками пели: «Нас не догонят!», я думал о другом: «Нет, теперь догоним!» По крайней мере, догоним здравый смысл.

– Грядёт День театра. С чем можно поздравить «именинника»?

– С тем, что он ещё жив, несмотря на глубокий кризис. Наш театр оказался пленником ложно понятой новизны и вседозволенности, застрял в своего рода «дне сурка» и никак не может выбраться. А как выберешься, если под обновлением языка понимается матершина, под творческой дерзостью – генитальная развязность, а под остротой подразумевается мучительная, как зубная боль, неприязнь к собственной стране. Многие режиссёры уверены: театр – это своего рода зрелищный «майдан», место неадекватной самореализации, где можно за казённый счёт воплотить любую самую бредовую свою грёзу. Зрителям дозволено при этом присутствовать, критикам разрешено хвалить, а несогласных объявляют мракобесами…

– Как можно судить об этом кризисе объективно? Ведь Станиславского не все принимали, кто-то считал Мейерхольда дегенеративным…

– Даже Михаил Булгаков язвил, что Мейерхольд погиб под трапециями с голыми боярами, рухнувшими во время репетиции «Бориса Годунова». Кстати, тогдашний театральный авангард и его кураторы считали «Дни Турбиных» не столько злостной белогвардейщиной, сколько устарелой «чеховщиной», по недоразумению пережившей революцию и гражданскую войну. То ли дело «Оптимистическая трагедия»! И где она теперь, эта «новая драма» тех буйных лет? А вот Булгакова ставят до сих пор. Чтобы быть современным, надо оставаться немного старомодным.

Теперь об объективных критериях. Недавно я был в Пскове на круглом столе, посвящённом состоянию российского театра. Вёл его президент Путин. Перед заседанием он обошёл реконструированный театральный комплекс, стоивший казне почти миллиард рублей, и остался весьма доволен. «Круглый стол» президента тоже, кажется, заинтересовал, хотя витиевато-цветастая уклончивость некоторых ораторов (например, Олега Табакова и псковского литератора Валентина Курбатова) вызвала недоумение. Всех удивило мелкое попрошайничество руководителя Театра Наций Миронова, умолявшего Путина отдать им в пользование помещения, где МХАТ имени Горького хранит исторические декорации. Гарант посоветовал актёру договориться с Дорониной.

– Пытались. Она нам не верит. Думает, обманем.

– Доронина – человек опытный. Видимо, не зря так думает…

– Может, за нас премьер-министр поручится?

– У Дмитрия Анатольевича других дел достаточно, – холодно прервал разговор Путин.

Затем была премьера «Графа Нулина». Актёры, выряженные пионерами, дурными голосами пели, бормотали и глумливо декламировали вечный пушкинский текст. Потом они, конечно, разделись. Оставшиеся на премьеру московские и губернские начальники сидели с лицами, искажёнными двумя сильнейшими чувствами: ужасом от спектакля и радостью, что этот кошмар по занятости не увидел Путин. Он улетел сразу после «круглого стола». Реакция гаранта могла быть непредсказуема, ведь такой «Граф Нулин» – это то же самое, что собачьи бега на новеньком олимпийском стадионе. Но больше всего мне запомнилась безысходная тоска в глазах псковских театралов, пришедших на премьеру.