Секундное наваждение.
Еремеев-младший не слышал. Все крики оказались тщетны. Почувствовал себя беспомощным духом, загнанным в прозрачную колбу. За земные грехи я был проклят смотреть и слушать.
Реакция проявилась незамедлительно. Еремеев-младший вернул на место поднятый портфель и ухватился руками за спинку стула. Его плечи передернуло, силуэт вздрогнул. И от меня это не укрылось.
Он вдруг оттолкнулся руками и на излёте движения настиг одним шагом отца. Склонился над ним и протянул руку. Она зависла у отцовского плеча. Силуэт туманился и клубился серыми нитями; но было ясно, что она сжата в кулак и вот-вот сорвётся.
Еремеев-старший не реагировал. Сидел не шелохнувшись. Не давал повода – и тем делал положение сына смехотворным. Тот обмяк, запрятал руку в карман и отступил.
Спросил бесцветным голосом:
– Откуда ты можешь знать? Всё равно ведь никого не слушаешь. Как и тогда.
– Я уже говорил тебе много раз: ты ошибаешься! Это было только её решение.
– Нет! – Крикнул Еремеев-младший, снова выходя из равновесия.
Крик разнёсся в тишине видения резко и остро. Как нож. Фрагмент качнулся и чуть было не выскользнул из моего сознания. Стоило больших усилий удержаться на месте.
А сын всё кричал. Словно выдернуло из раковины пробку.
– Не смей так говорить! Это ты погубил её! Одно слово, и она отправилась бы хоть на край света. А ты захотел оставить её при себе. Она была вещью. Хуже, чем секретарша! Не стоила и кончиков пальцев великого Еремеева.
Слова опадали в воздухе подброшенным ворохом листьев. В замедленной съемке я мог рассмотреть каждое. Кажется, мы столкнулись взглядами с Еремеевым-младшим, который вроде бы даже наслаждался произведенным эффектом. И не заметили, как отец вскочил со стула, – вот так прыть для старика! – и отвесил сыну смачную пощечину тыльной стороной ладони.
– А ну заткнись! – Зарычал он.
Приглушённо, тихо. В отличие от сына ему не пришлось даже повышать голос. К нему примешалась чистая сталь. И сын, вероятно, помнящий ещё детские годы, моментально смолк.
– Ладно, в этом мы с тобой никогда не сойдёмся, – спокойно продолжил отец.
Ни одышки, ни сожаления, – только уверенность в правоте, которая передавалась прямо по воздуху.
Сын стоял с опущенными плечами. Похожий на школьника, вернувшегося с плохими отметками. Готов расплакаться от обиды, и я чувствовал, что отец очень бы этого хотел. Не чтобы позлорадствовать; а чтобы обнять сына, утешить. Ещё раз всё объяснить.
Но возникшая пауза затянулась и должна была чем-то заполниться. Еремеев не своим голосом проговорил:
– В одном я хочу, чтобы ты не сомневался: мать никогда бы не позволила то, что вы творите.
Разговор был окончен.
Еремеев-младший вновь взялся за портфель. И уже в дверях сказал:
– Издательство будет и дальше существовать, с тобой или без. Мы продолжим, а ты можешь и дальше ото всех прятаться.
Он вышел, оставив отца в одиночестве.
– Мы. – Хмыкнул Еремеев в пустоту комнаты. – Тоже мне, мы.
#9
В пустоте комнаты это выбравшееся за пределы сна «мы» всё ещё звенело сорвавшейся струной.
За окном светало. В комнате было очень тепло. Я приходил в себя, сидя в кресле. Во сне раскутался: покрывало свисало со спинки и подлокотников, а я сидел в обычной одежде. Этак с утра решил поработать.
Тело, разумеется, ныло. И чего только не лег в кровать?
Вспомнил о вечерней работе. Монитор отключился, пришлось пошевелить мышкой, чтобы вернуть в рабочее состояние. На экране отобразился документ, над которым работал, прежде чем заснуть.
