Я потер подбородок. Щетинки захрустели под пальцами, признавая за куратором правоту.
Всё шуточки. Устраняет с запретной территории. Разговоры о семье – табу. Но переводить тему не хотелось.
– Я не совершаю ошибку? – Спросил, заранее зная, что это его расстроит. – Иногда кажется, что должен мчаться в поезде домой, вместо того, чтобы торчать здесь.
Куратор соизволил отвлечься. Похоже, углядел серьезность момента. Закинул полотенце на плечо, подошел ближе. И поставил табурет прямо передо мной.
– Уже проходили это, Андрей. Последний раз, когда ты хотел мчаться, тебя чуть до смерти не забили, как дворнягу.
С каждым сказанным словом куратор больше и больше заводился. Тянулся телом вперёд. Казалось, он вот-вот меня ударит.
– Так что теперь давай-ка по-моему – или никак! Сажусь в уазик и в поселок. А ты уж тут сам. Надумаешь бежать – топай пешком. Только не угоди в медвежью яму. Такого конца даже с моим чувством юмора не переживу.
Оттолкнулся от табуретки и вскочил пружиной. Я ловил каждое движение и потому заметил, как по его лицу расплылась широкая улыбка, которая никак не клеилась со вспышкой гнева.
Окончательно запутал старик. Сорвал с плеча полотенце и с нажимом повесил на крючок. Да так, что чуть его не обломал.
#6
Больше ни слова о делах. Только шутил и сыпал историями.
Сказать по правде, напоминал мне отца. Умением использовать внутренние колебания себе во благо. Опытный борец, он перехватывал энергию и поворачивал в нужном направлении.
Вот и теперь я выслушивал его истории. А сам думал только о Еремееве. Раз уж мысли о нём находились в безопасной зоне.
Чтобы развеять накатившую тоску, выспрашивал, кто такой Бахрин. Грех не воспользоваться болтовней старика. Подумал, ему будет приятен интерес.
Вместо этого он весь подобрался.
– Откуда знаешь это имя? – Потом вспомнил: – А, книга. Да, был такой тип. Один из друзей Еремеева. Довольно противный, поэтому особо с ним не общался.
Словоохотливость вмиг закатилась под стол. Приходилось тянуть каждую деталь. Да он немного-то и знал нового.
Бахрин первым увился за Полиной. Это я уже и так понял. И то, что Еремеев сначала её даже не замечал. Потом они быстро сошлись – Полина помогала Еремееву с рукописями, – и он сделал ей предложение, оставив приятеля ни с чем.
Однако Бахрин вроде бы даже сумел переломить себя и продолжить общаться с Еремеевым несмотря ни на что. По этой части сведения куратора были скудными.
А я цену Бахринской дружбы уже знал.
Разговор снова утёк в никуда, и там зачах. Куратор высидел с час. Мог бы двинуть домой и раньше, но присутствием, видимо, наказывал за непослушание.
Часов в восемь уазик двинулся в обратном направлении, разрезая фарами темень.
#7
Куратор просил не провожать, и я сидел без дела за столом. Остатки ужина лежали передо мной. Так и не домытые тарелки и чашки. Запечатлённое в кадре одиночество – я давно уже привык к отсутствию посторонних предметов, а вызванный появлением гостя беспорядок только усиливал ощущение.
Взялся за уборку и делал всё нарочито медленно. Кажется, тогда в первый раз выдумал измерять вот так потраченное время и растягивать его, выстраивая правильным образом дела по дому.
Когда высушил и положил на полку последнюю чашку, застыл на месте: руки уперты в края раковины, голова втянута в плечи и смотрит вниз и вбок; ноги напряжены.
Вспомнил Еремеева. Точнее то, что говорил куратор. Еремеев, которого ни разу ещё не видел, обратился голосом куратора. Представилась моя фотография. Та самая из книги. С проделанной во рту дыркой: бумага сгибалась, шевеля серыми губами. И произносила слова:
