– Пора собираться, – говорит он мягко и целует в висок. – Нас ждет важный прием. Отец уже ждет нас там. Времени не много, а ехать еще на пароме.
Я согласно киваю и делаю макияж. При этом долго не могу найти карандаш и тушь. Меня это угнетает и я боюсь опоздать. И пока я такая нерасторопная копошусь тут, все уезжают без меня. Или со мной, не знаю. Может, поэтому и не проследили, тут я или нет… обидно не посетить пышный прием, где соберутся самые сливки общества, приедет даже премьер-министр, парочка других министров, а моя красота останется меркнуть только для этих четырех стен, пусть и огромной комнаты…
Сколько я пребывала в неизвестности и где? По моим ощущениям прошел день или два. В комнату влетел обеспокоенный мажордом и, вытирая набежавшую слезу, проронил:
– Они все погибли…
Паром сорвало, он наткнулся на затонувшие груды металла от прежних кораблей, или что-то еще. Многие пошли на дно. Моя свекровь и муж тоже оказались погребены в синей пучине. Спаслась я или тоже утонула? Все говорили, что видели меня там в момент крушения, но я-то была здесь, в доме. Как такое могло произойти, я не знаю и спросить не у кого. Я смотрю в зеркало, цена которого больше в разы, чем моя квартира, в которой мы живем с момента приезда в эту страну, и вижу свое отражение. Ну вот ведь я, тут, реальная. Двигаюсь, дышу. И ужасаюсь, что мне не больно от их гибели. Жалко, конечно, по-человески, но нет глубоких страданий. Он ведь был моим мужем, а я его как будто и не любила, и не помнила, и не знала. Нет ощущения пустоты и утраты. Странно только, что вдруг я стала вдовой, по сути, не быв и супругой…
Я вернулась на родину, в свой провинциальный город. Все также серо и скучно. Нет раскидистых пальм, не сверкает вездесущее солнце. Небо тусклое и низкое. Я перехожу дорогу мимо палаток-пекарен. Куры-гриль, слоеные пирожки – ничего не манит и не прельщает. Удивительно, что после того несчастного случая я перестала пропадать и терять свои ощущения. Может на том пароме погибло мое отражение, то, что похищало мою память, мой образ? Я не сожалею, что уже не могу быть одновременно в двух местах сразу, все равно я не получала от этого никакой пользы.
На встречу попалась девочка-подросток. Худенькая, несчастная, в поношеном пальто. Взглянула на меня и спросила:
– А ты тоже так себя чувствовала, когда раздваивалась?
Я удивленно остановилась и кивнула:
– А откуда ты про меня знаешь?
– Я такая же. Я просто вижу таких же, как я. Ты вторая, кто так мог.
– Может ты и знаешь, почему это происходит? – дети иногда бывают мудрее взрослых.
– Да, наверно, – она задумалась и провела носком обуви по грязи, вырисовывая полукруг. – У меня это началось, когда мама бросила папу и они с подругой поменялись мужьями. Теперь мама ждет ребенка от второго мужа. А знаешь, ведь они двоюродные братья, и получается, что мой будущий брат или сестра мне не только родные, но сразу и двоюродные. Смешно, да? А мне кажется, что меня бросили, предали. Наверно потому я и раздвоилась. Но радости от этого я не чувствую. Кто-то живет вместо меня, я только хожу тенью и не знаю, что делать, потому что если делаю, потом забываю или вообще не помню.
– Да, это тяжело, – вздыхаю я и поворачиваюсь спиной к палаткам.
– А как у тебя это прошло? – спрашивает она и заглядывает мне в глаза. – Можешь рассказать?
Я пожимаю плечами и пробую рассказать ей, что помню. Но помню совсем мало и как она объяснила, так не могу сделать. До сих пор не знаю, по какой причине раздваивалась и как.
