Хотел натянуть джинсы, а потом передумал – а-а, кто-то из своих, можно не церемониться! Но всё же дверь открываю медленно – вдруг, не дай Бог, женщина!
В приоткрытую дверь нагло продёрнулась сучковатая с замысловатыми вензелями палка, в конец которой была впрессована латунная гильза от охотничьего ружья – типичный стариковский «бадик».
– Одну минуту! – попридержал я дверь, собираясь надеть брюки, – нехорошо и неуважительно встречать пожилого человека в расхристанном виде. – Одну минуту!
Но настырный костыль просунулся ещё дальше, не давая возможности притворить дверь, пока я буду одеваться.
Ну, что за люди! Рассвирепев, я распахнул дверь, чтобы высказать хорошим русским языком, как нехорошо вламываться без разрешения в чужую квартиру.
В дверном проёме, как в раме, стоял, улыбаясь во весь свой золотой рот, Валёк! Правда, в улыбке сверкали только вставные зубы, а глаза были сосредоточены и молчаливы. Таких глаз у моего давнишнего друга раньше никогда не было… А это был, конечно, он – Валёк, но совсем другой. Какая то цепкая настороженность и постоянная готовность – то ли к защите, то ли к нападению.
Одичавшие глаза. От них мне в первое мгновение стало несколько неуютно.
Неожиданная встреча и весь вид моего товарища по детским и не детским забавам привели меня в ступор.
Наверное, моё состояние и мой «видок», тоже озадачил нежданного гостя:
– Пьёшь, поди?
Ну, Валёк! Ну, старый друг! Нет, чтобы поздоровкаться, пообняться как следует, а он сразу наступает на пятки…
– С чего ты взял?
– Да видок у тебя фуфлыжный!
Разговор такой, – вроде мы вчера расстались.
Валёк вошёл, заметно припадая на правую ногу, и оглядываясь – куда бы пристроить свой бадик и тугую сумку из плотной чёрной материи.
– Жена-баба дома?
– Проходи, проходи! Я один.
Валёк, набычась, стянул с себя полосатый безрукавный тельник. Во всю мосластую грудь моего товарища синей растушёвкой красовался, распустив по плечам клешни, тихоокеанский краб в натуральную величину.
– Ну и жарища у вас! – Валёк бросил скомканный тельник на стул – краб его в это время шевельнулся, и мне показалось – сейчас сползёт на пол, клацая клешнями, как пассатижами, и начнёт кромсать мебель.
– Ты, как тот Сильвестр, – с чёрной меткой и в наколках. Всё пиратствуешь, флибустьер морей и океанов. Проходи! Посидим, чайку попьём…
На словах – «чайку попьём», Валёк, поперхнувшись, расхохотался во весь свой зубастый золотой рот.
– Попьём! А как же! Только погорячей и без сахара, а то у меня и так в полрта зубов нет – Валёк дурашливо схватился за щеку.
– Ну, я это – образно говорю. Конечно, выпьем! У меня ещё тут кое-что осталось – полез я в буфет, но заповедной бутылки так и не обнаружил. Наверное, вчера со своей бригадой «Ух!» переусердствовал. – Ты посиди! Я мигом сгоняю! Гастроном рядом, правда, там теперь такая толкучка, придётся постоять в очереди – предупредил я своего друга.
– Я не халявщик! – Валёк здоровой ногой пододвинул ко мне большую дорожную сумку с бесконечными молниями.
Сумка брюхатилась, как свиноматка перед опоросом.
Мы прошли в кухню, где мой друг, памятуя наши отношения, по-хозяйски уселся на табурет, широко расставив ноги.
Одна нога, (из-за которой он ходил с костылём) как сухое надломленное полено, перегораживала мою кухоньку так, что мне пришлось это сухое полено перешагивать, чтобы подойти к газовой плите.
Валёк скользнул бегунком молнии, и на столе появилась тёмного стекла бутылка совсем не нашего вида, а к бутылке скромно прислонилась пузатенькая банка с чёрной дробью икры, по всему видать, самодельного посола – банка ёмкая, но без опознавательных знаков.
