Валёр - страница 3

– Да я тебя сейчас в бараний рог согну и не выровняю, чтоб такой и был всегда! Ты, что ли, этот художник, из-за которого вся эта канитель? А ну-ка, давай, залазь в машину, без излишних разговоров! Я тебе покажу, наглецов! Собирай свои сокровища и залазь!

Жёсткие цепкие руки скрутили запястья Макария за спину и зазвенели наручниками. Но осуществить им задуманное не удалось.

От разваленной церкви, к сгоревшей школе, двигалась небольшая толпа взъерошенных местных жителей, жестикулирующих и кричащих, о чём-то.

Милиционеру пришлось ослабить хватку и бросить наручники в открытую кабину грузовика.

Воспользовавшись этим, Макарий рванул милиционера за воротник и со всей силы толкнул его в кабину. Тот, тяжело охнув, стукнулся в приборную панель и упал тучным лицом вниз, став безразличным ко всему.

«Видимо в поисках бараньего скрученного рога и возможности выровнять его», – мелькнула в Макария мысль.

Бежавшие люди свернули в сторону от бывшей школы, и наступила полная, неестественная в ёмкости тишина.

В этой тишине возился в кабине милиционер, пытаясь поднять свою тучность, и стучало, будто стремясь выскочить из груди Макария, сердце.

«За что это так ко мне все? За что? Что я им такого плохого сделал, чтобы на меня одевать наручники? Теперь, точно, повесят на меня ещё и покушения на милиционера».

Он с трудом поднял грузное милицейское тело и, убедившись, что с ним ничего страшного не произошло, схватил сумку и кинулся прочь, в зовущий недалёкий лес.

Лес был полон щебетанья птиц, верной открытостью лета, но дышал затаенной грядущей тревогой.

«А картины, то их будет, точно, ещё много! Много, и – навсегда прекрасные! И никому их без предлога не отдам! Разве, что по необходимости», – жёстко подумал он, еле сдерживаясь от желания, рвануть скорее, хоть, куда.

И, всё же, он побежал: не думая, куда и зачем. Хвоя била в лицо безжалостно колюче, будто не признавая, что он здесь свой. Цепляялись корни вековых деревьев за ноги и силу, вне терпения и боли. Сороки, бесцеремонно сопровождая его бег, опережали путаные мысли, возвещая лесную глушь о не своём. Он чувствовал: гонится за ним скрытая угроза, неверие в справедливость и чистое завтра. Горечь сжигала его сознание невыносимо жгучим огнём обиды на всех и вся. Казалось, что крапива и колючки были попутчиками в беге путанном, неведомо куда.

Заговорила о себе усталость и Макарий нашёл густые заросли молодых сосен среди невысоких осин. Из них он соорудил небольшой шалашик от начавшего мелкого дождя и, укрывшись под ним, забылся тревожным сном. Несколько раз он просыпался, и, теряя смысл происходящего, уходил дальше в глубокий лес. Но, как будто, чья-то жёсткая сила, завладев его сознанием и, погоняв по лесу, вновь возвращала в шалашик, чтобы сокрыться во сне. В этом тяжёлом, беспокойном бреду виделась Затворка и улыбчивая мягкая мать. Сколько времени он находился в этом состоянии, лес ответить не умел, или тревожить не хотел.

Дождь, что был тихий и не густой, ушёл вместе с тучной ночью. Лес беззаботно дышал мирной жизнью. Комаров и мошкары не чувствовалось совсем: видать, спрятались от влаги до сухих надёжных времён.

Даже находясь в дрожащем лесном шалаше и вдыхая во всю грудь свежесть затаённого лета, он не смог сообразить, для чего это с ним мир так жёстко поступил?

Ведь, сейчас родимый и всегда любимый день лета, в котором, он, Макарий, был рождён, ровно двадцать один год назад. И радость должна переполнять всё его естество выше всех неизведанных высот, а на самом деле – бега, непонятно зачем и от кого? О дне рождения он никому не говорил, а просто знал его изнутри, где словно пребывал в невесомом состоянии души. Вот сегодня, как раз и был тот день, в котором явился на белый свет, Макарий, единственный в духе своём, сын Затворки, затерянной в памяти страны. Но полёта нет, а лишь непонятное огорчение на целый мир, где притаилась боль, смешанная с горьким удивлением: зачем всё это есть?