Дядя Паша взял меня за локоть и сказал:
– Это наш уважаемый гость из Питера – Костя Знахарь.
Я учтиво наклонил голову.
– Это – Витя Соленый, – сказал он, указав на здоровяка с наколками, – а это – Саша Астрахан.
Здоровяк показал зубы, а любитель дорогой одежды и золотых часов кивнул.
– Оба они – уважаемые люди, авторитеты, как и ты, Костя.
Они привстали, и мы пожали друг другу руки. Потом все уселись, и Дядя Паша сказал:
– Ну что, закусим, чем бог послал?
И подвинул ко мне небольшой тазик с черной икрой.
* * *
Я проснулся рано и долго лежал, прислушиваясь к прозрачной утренней тишине, которую нарушало редкое цвирканье какой-то одинокой осенней птички, да на жестяной оконный карниз за мокрым стеклом мерно капала вода.
Ночью прошел дождь, и по небу медленно ползло клочковатое серое покрывало. Комната была наполнена утренним сумраком, скрывавшим очертания предметов и я, неторопливо бродя взглядом по стенам и потолку, вспоминал вчерашний вечер.
Уже во втором часу ночи, приняв в процессе неторопливой беседы о превратностях жизни несколько стопок отменной домашней водки, которую Дядя Паша самолично настаивал на смородиновых почках, и поклевав его разносолов, загромождавших большой стол, покрытый зеленой скатертью, я почувствовал, что все-таки устал после наполненного событиями и переживаниями дня. Извинившись перед немногочисленным обществом, я попросил Дядю Пашу отправить меня спать. Он понимающе кивнул и, позвав парня с кисточкой на затылке, распорядился насчет моего ночлега.
Парень этот, которого тоже, как оказалось, звали Костей, провел меня по длинному, обшитому лиственницей, коридору и открыл тяжелую дубовую дверь, за которой была просторная спальня. Пожелав мне спокойной ночи, он удалился, а я принялся оглядывать мое временное пристанище.
Надо сказать, спаленка была под стать баньке.
Это была огромная, тридцатиметровая комната, приспособленная именно и только для того, чтобы в ней спать. Ну, или заниматься какими-нибудь другими постельными делами. Главное место в ней занимала упиравшаяся изголовьем в стену огромная кровать. Она была таких размеров, что я почувствовал себя Гулливером, угодившим в опочивальню великанской принцессы. Для сна это было совершенно безразлично, а для чего-нибудь другого – очень даже удобно. Кроме кровати, в комнате было несколько разнокалиберных диванов, мягкие пуфики, азиатская оттоманка с валиками и козетка с античным подголовником.
Пол был застелен коврами, на стенах висели несколько картин, изображавших пышнотелых красавиц в соблазнительных позах, а по обе стороны от кровати стояли два высоких бронзовых торшера, освещавших все это мягким неярким светом. Напротив кровати была дверь, и, открыв ее, я увидел небольшую ванную комнату, всю отделанную малахитом.
Ну, Дядя Паша, ну, Волшебник Изумрудного Города, подумал я и, скинув шмотки, полез под душ. Хоть я и был несколько часов назад в настоящей бане, хоть и вымыли меня там на несколько месяцев вперед, а все же привычка принимать душ перед сном взяла свое. Быстро оплоснувшись, я взял с вешалки темнозеленое махровое полотенце и, вытираясь на ходу, вышел в спальню.
И тут же замер от приятной неожиданности.
На огромной кровати, среди разбросанных подушек, подушечек и взбитых одеял, живописно разлеглись Варя и Лида. Никаких халатов и прочей одежды, скрывающей от моего взора их богатые прелести, на них не было, и я подумал, что можно не очень спешить задавать храпака.
