Железным катком, она прокатилась по всему его существованию, когда после очередной успешной операции, в 1915 году он прочел в письме, что мать скончалась от болезни. Это подорвало силы доктора на достаточный период, чтобы он впервые за свою практику вынужден был остановить любую работу.
Тогда, лишь приказ вышестоящего руководства, и отеческое напоминание последнего, что от его работы зависят жизни многих десятков, если не сотен бойцов, вернуло доктора Вебера к действительности. Он снова приступил к своим обязанностям, но с гораздо меньшим рвением, чем прежде. С этого момента даже смерти на его операционном столе, пусть и редкие, уже не вызывали в нем тех же чувств, что и ранее. Маленький Алоис, понемногу, начал превращаться в большого циника.
Спустя год после трагедии, его отношение к работе восстановило частицы былого пыла, и он стал гораздо более внимательным. Но прежнего отношения доктора к медицинской практике вернуть не удавалось никак. Я и Луи познакомились с ним уже в Вердене, куда его перевели не более двух месяцев назад. Доктор Алоис попал к нам по Бар-ле-Дюку, который связал линию фронта со столь необходимыми линиями снабжения после проведения русскими Нарочской операции. Теперь он уже был за своего, и, в отличие от многих офицеров, даже на фронте гнушавшихся разделить с солдатами трапезу, или долгий разговор сквозь военное затишье, всегда старался сойти за своего. Его можно было не любить, но ненавидеть – нельзя.
А я смог так поступить. Когда случилась беда с Валентином, я смог почувствовать ненависть к доктору Веберу. Мне тогда показалось, что он сделал недостаточно, чтобы вытащить моего друга из бездны безумия. Алоис лишь пожал плечами, когда я, будучи разгневан и обижен на судьбу, почти крича спросил его, почему Валентин, которому едва исполнилось двадцать два, обречен теперь влачить жалкое существование умственного калеки. С того момента, я сам стал искать все возможные способы обратить эти изменения.
Доктор Вебер возится за столом, он снова что-то ищет. Скорее всего, заработавшись с очередным пациентом, он снова забыл, куда отложил необходимые для работы бумаги. Несмотря на катастрофическую близость фронта, волокита и бюрократия нашей армии никуда не делась, и даже полевые врачи тратят уйму времени на то, чтобы сделать подробный отчет, или записать всех принятых солдат, начиная от больных простудой, до располосованных осколками снарядов.
Я молчу, и сижу в углу его личной палатки. Пытаюсь пить то подобие чая, что иногда бывает у нас. Термос доктора, приобретенный им во время поездки к родителям, настоящее чудо немецкой инженерной мысли. Он позволил мне осквернить его армейским пойлом, но я не чувствую перед собой вины. Теперь мы с ним стали еще ближе, несмотря на серьезную размолвку. Я не мог знать, что спустя неделю этот врач, давший клятву Гиппократа, не способен будет спасти моего друга. А еще через две станет инвалидом по нелепой случайности. Тогда же погиб и Луи. Я явно почувствовал, что такое цена. Цена поступков, действий, решений, и слов. Незадолго до ранения доктора Вебера, я лишь грубил ему, и внутри себя считал повинным в «смерти» Валентина. Но, теперь его нет, а роль доктора в этом кровавом театре под именем «Верден», играет сестра милосердия Жозефи.
Я снова нашел в себе силы открыть дневник только через месяц. В июне 1916 года.
