– Нет, мы знакомы и незнакомы, – смущённо ответила женщина. – Вы меня видели много раз, и я вас тоже, только это было давно, – совсем раскрасневшись и смутившись, ответила она.
Степан вопросительно повернулся к Ивану. Иван хитро улыбался, разливая самогон.
– Ну, Иван, не томи душу, где я мог такую красавицу видеть и сейчас не признать?
Мария рассмеялась так заразительно и звонко, будто сотни бубенчиков рассыпались в горнице и наполнили её радостным возбуждением. Рассмеялись все. Утирая слёзы, Иван сказал:
– Неужто не признаёшь, Степан? Вот, помучайся пока. Мария, пусть потомится Петрович? Или подсказать?
– Не может быть! Машенька, вот это да! – только и мог промолвить Макушев, не веря своим глазам. – Иван, это же Машенька! Мария, Мария! Какая Мария, когда это же Машенька! – орал, хохоча, Макушев.
Опрокинув табуретку, Макушев выскочил из-за стола, и Мария, не успев опомниться, оказалась на его руках, а Макушев хохотал и кружил её по комнате.
Через какое-то время весёлая и довольная компания мирно сидела за столом, с удовольствием вкушая под рюмочку приготовленные умелыми руками Марии кушанья.
Степан, взволнованный такой неожиданной встречей, не отводил глаз от Марии. Та, чувствуя такое внимание, вспыхивала румянцем и отводила глаза. Милая улыбка на её лице будоражила Макушева, ему было приятно, что Мария как-то по-особому ухаживала за ним за столом. Вовремя и незаметно она старалась подложить ему что-нибудь вкусное, лишний раз прикоснуться к нему, как бы нечаянно слегка прижаться. Каждое такое прикосновение или нечаянно пойманный взгляд Марии обжигал Степана и притягивал к ней.
Слегка хмельные и сытые Волохов и Макушев, отсев от стола ближе к печи, закурили, и Волохов низким приятным голосом тихо запел:
– «Ни-и-что в по-о-о-олюшке не колы-ы-ы-ы-шется».
Пристроившись в лад, чуть выше тоном, Макушев поддержал. Мария, присев на пол и облокотившись на колени Макушева, тоже чистым красивым голосом вошла в песню. И эта старинная казацкая песня полилась, как полноводная река, переливаясь и падая на порогах, затихая в заводях, тая в своих глубинах огромную жизненную силу. Казаки пели тихо и проникновенно. Святое чувство родства душ пьянило и объединяло сердца. Им казалось, что в их голосах слышны голоса их отцов и дедов, они улетали своими истосковавшимися душами вместе с песней в то чистое и светлое прошлое, святое и безвозвратно утраченное.
Осторожный стук в дверь прервал песню. Сердито нахмурившись, Волохов разрешил войти.
– Прошу извинить, Иван Прокопьевич, тут начальник конвоя лейтенант Макушев?
– Здесь. Проходи, Семёнов, что случилось? – услышав голос сержанта, ответил Макушев.
– Товарищ лейтенант, разрешите доложить? – встав по стойке «смирно», чётко обратился Семёнов.
– Докладывай.
Оказавшись случайными свидетелями доклада, Иван и Мария сделали вид, что как бы ничего и не слышали, однако то радостно-праздничное настроение с уходом сержанта Семёнова как-то исчезло. Мария хлопотала у стола, заваривая крепкий чай и расставляя чашки, мужчины молча сидели и курили.
– Степан, тебе не надоело арестантов возить? – нарушил молчание Иван. – Нам здесь, в Тупике, – взглянув на Марию, – уполномоченный нужен. Мог бы по своим каналам посодействовать.
– Нет, Ваня, это не по мне. Так я на службе, приказано доставить заключённых – доставил, прикажут отпустить – отпущу, а уполномоченный – тот сажать должен, это разные вещи.
