Шапочный знакомый окликнул его, приглашая за столик, и компания, с которой сидел этот знакомый, сдвинулась, давая место, но приветствовала недружелюбно, подчеркнула неудовольствие новым собутыльником, расстроившим гладкую до этого момента беседу.
«А вот и вариант», – подумал Иван.
Однако полчаса спустя он рассказывал им, незнакомым мужикам, что у него умерла дочь, и пытался погасить рыдания, которые вдруг начали рождаться внутри, подниматься к самому горлу и рваться наружу. Мужики проявляли сочувствие, наливали ему, хлопали по плечу, пытались успокоить.
– Сонечкой назвал бы! – Иван уронил голову на выставленный локоть и уже не мог сопротивляться слезам, не мог остановиться, удивляясь, что первый раз в жизни плачет так сильно и свободно! И зарыдал еще сильнее, с новым надрывом, когда понял, что давно уже плачет не по дочери, а по сестре… по матери… по отцу…, первый раз за все время по-настоящему оплакивая их!
Сына Алексея Иван Петрович любил, но по мере его взросления все чаще раздражался на него, ругал, пытаясь добиться иного поведения, иного отношения, увидеть в нем себя самого – привычную картину веселого хулиганистого пацана, с которым будет интересно. Но мальчик рос тихим, уступчивым, безответным на обиду. Отца боялся с самого раннего детства, и этим страхом еще сильнее отвратил от себя его сердце.
– Ты его в животе не перепарила? – с досадой спрашивал Иван жену. – Живет, как Бабаем пуганый!
– Сам же и запугал! – заступалась за сына Нина.
Иван пропускал это обвинение мимо уха и продолжал высказывать претензии.
– Спортом не занимается, – выставлял и загибал он пальцы, – отдавал в бокс – сбежал со второй тренировки, в футбол не играет, с пацанами не контачит.
