– Вам не жарко? – спросила Варенька.
Он взглянул на неё и почувствовал себя сконфуженным: на лбу у неё под короной вьющихся волос блестели капельки пота, а грудь поднималась часто и высоко.
– Простите, пожалуйста! – с раскаянием воскликнув он. – Я засмотрелся… вы утомились… дайте мне вёсла!
– Вот уж не дам! Вы думаете, я устала? Это даже обидно мне! Мы и двух вёрст не проехали… Нет, уж вы сидите… Сейчас пристанем и пойдём гулять.
По лицу её было видно, что с ней бесполезно спорить; он, досадливо пожав плечами, замолчал, с неудовольствием думая про себя:
«Очевидно, она считает меня слабым».
– Видите – вот это к нам дорога, – указала она ему на берег кивком головы. – Здесь брод через реку, до нас отсюда четырнадцать вёрст. У нас красивее, чем в вашей Полкановке.
– Вы и зиму живёте в деревне? – спросил он.
– А как же? Ведь я веду всё хозяйство, папа не встаёт с кресла… Его возят по комнатам.
– Но, должно быть, скучно вам жить так?
– Почему же? У меня ужасно много дела… а помощник один – Никон, денщик папы. Он уже старик и тоже пьёт, но страшный силач и знает своё дело. Мужики его боятся. Он – бьёт их, и они тоже раз как-то сильно побили его… очень сильно! Он замечательно честен и предан нам с папой… любит нас, как собака! Я тоже его люблю. Вы, может быть, читали один роман, где есть герой, офицер, граф Луи Граммон, и у него тоже денщик Сади-Коко?
– Не читал, – скромно сознался молодой учёный.
– Прочитайте непременно – это хороший роман, – уверенно посоветовала она ему. – Я Никона, когда он угодит мне, называю Сади-Коко. Сначала он сердился на меня за это, но я однажды прочитала ему этот роман, и теперь он знает, что для него лестно быть похожим на Сади-Коко.
Ипполит Сергеевич смотрел на неё так, как европеец смотрит на тонко выполненную статуэтку китайца. А она с жаром рассказывала ему о подвигах Сади-Коко, полных беззаветной преданности к графу Луи Граммон.
– Простите, Варвара Васильевна, – перебил он её речь, – а романы русских авторов вы читали?
– О да! Но я не люблю их – скучные! И пишут всё такое, что я сама знаю не хуже их.
Они не умеют выдумывать ничего интересного, и у них почти всё правда.
– А разве вы не любите правды? – ласково спросил Ипполит Сергеевич.
– Ах, да нет же! Я всем говорю правду в глаза и…
Она замолчала, подумала и спросила:
– А что же тут любить? Это моя привычка.
Он ничего не успел сказать ей на это, потому что она быстро и громко командовала ему:
– Правьте налево… скорее! Вон к этому дубу… Ай, какой вы неловкий!
Лодка не слушалась его руки и шла к берегу бортом, хотя он с напряжением ворочал воду своим веслом.
– Ничего, ничего, – говорила она и, вдруг поднявшись на ноги, прыгнула через борт.
Ипполит Сергеевич глухо вскрикнул, бросив весло и простирая за ней руки, но она невредима стояла на берегу, держа цепь лодки в руках и виновато спрашивая его:
– Я испугала вас?
– Я думал, что вы упадёте в воду, – тихо сказал он.
– Да разве можно тут упасть? И к тому же тут неглубоко, – оправдывалась она, подводя лодку к берегу. А он, сидя на корме, думал, что это нужно бы сделать ему.
– Видите, какой лес? – говорила она, когда он вышел на берег и стал рядом с ней. – Хорошо ведь? Там, около Петербурга, нет таких красивых лесов?
Перед ними лежала узкая дорога, ограждённая с обеих сторон стволами деревьев. Под ногами простирались узловатые корни, избитые колёсами телег, а над ними – густой шатёр из ветвей и где-то высоко – голубые клочья неба. Лучи солнца, тонкие, как струны, трепетали в воздухе, пересекая наискось узкий, зелёный коридор. Запах перегнивших листьев окружал их.
