дозревать главному, что придет потом, не скоро, отдав ему всю свою энергию. Досадно
закончились экстазные оргии Великого Последователя Маркиза Де Сада. Похоже, уходит в
дремоту основной человеческий инстинкт, движущая сила человеческой природы,
отрицаемая нравственностью идеального Чудака – наивного и смешного. Как же можно не
знать простого: человек феномен наслаждений. Это его жизненный стимул, без которого
жизнь становится серой массой в сером царстве. Все – от вкуса пищи до убийства имеет
свою логическую последовательность и природное развитие. Умирающий отдает свою
энергию живущему!
…Уходит из памяти, слабеет собранное в гримасу безысходности женское лицо –
лакомый кусочек всемогущих мужей Страны Советов, – неописуемой красавицы,
известной киноактрисы периода социалистического реализма, на животе которой, как
следует из протокола допросов КГБ, разыгрывались картежные страсти партийных
номенклатурных мужей. В афинские ночи, устраиваемые высшей мужской элитой Страны,
со сладострастной слюной на подбородке созерцали они ее танцы на столе в голом виде…
Бежит, бежит высокий каменный забор на Садовое кольцо и на улицу Качалова, за
которым не видно приземистого дома очередного выдающегося Инквизитора Страны
Советов. Каково ощущение от жуткой мысли, когда в безлюдный поздний вечер тебе в
затылок дышит черный призрак сексуального маньяка и не хватающий за руку только
потому, что тебе уже за двадцать с лишним… А если нет, и ты еще школьница? Тогда
окажешься на Его сексуальном ложе, отдавая ему энергию для наслаждения криком о
6
помощи или безумной мольбой о пощаде. Вот оно – Великое наслаждение слепого
инстинкта, дающего стимул жизни!
Да. Уходят в прошлое человеческие шалости на поприще узаконенных садистских
изощрений. Все скучней преобразуется жизнь в великой Стране Советов. Текущий век
делится на две эпохи – на Великую Эпоху Созидания до смерти Сталина и после нее…
Заметно меркнет стимул жизни, подавляемый чуждыми установками и желаниями. То,
что осталось от прошлого инстинктивно прячется, закрываясь от внешнего мира
неприступной дверью подсознания, чтобы сохраниться там и быть готовым в любую
благоприятную минуту выйти наружу и насладиться своим родным привычным делом.
Неуютно и пакостно на душе от этой ущербности. И только приближаясь к дому КГБ на
Лубянской площади, чувствуется облегчение, прилив интереса к чему-то впереди, к тому,
чего лучше не знать, чтобы не отпугнуть обманчивое радостное сладострастие. Еще
сильней вырастает это чувство, когда в ладонях ощущается массивная ручка дубовой
двери подъезда №1-а, когда открывается тяжелая грозная масса, физически внушающая
любому входящему безграничную власть вершителя судеб. У входа встречают трое
вооруженных солдат, приветствуют, если этого достоин, и по должности можно не
предъявлять пропуск, но это все равно нужно делать, соблюдать святой ритуал, без
которого власть теряет смысл. Потом идет вверх лестница в просторную приемную. Там
встретит испытывающий взгляд молодой секретарши с лицом, меняющимся в
зависимости от ранга посетителя. За ее спиной тяжелая дверь, ведущая в прихожую и
большой кабинет с длинным Т-образным столом, массивным креслом для начальника,
портретом Ленина над креслом, бюстом Дзержинского возле стены, камином в углу, тремя
окнами, выходящими на Лубянскую площадь, где темной длинной тенью стоит
Монументальный Железный Феликс.
