По пути в гостиницу я чувствовал, что свирепею все более и более. И причиной тому были, конечно же, Ольгины финты.
Шагая, я не нашел ничего более уместного, как предаться воспоминаниям из области личной истории, которая чаще всего совершенно не совпадает с историей страны, да и всего мира тоже.
В свое время – от двадцати с лишним до тридцати лет тому назад – вся наша компания прекрасно знала, что я к Ольге, как тогда говорили, весьма неровно дышал, и ни от кого не скрывал этого просто потому, что не в силах был бы утаить, даже будь у меня такое желание или надобность. Их не было – в тогдашнем счастливом возрасте ни у кого из нас не возникла еще необходимость что-то скрывать, умалчивать, вести свою игру. Я был влюблен и был настойчив – чтобы не сказать упрям, – и в конце концов получилось вроде бы по-моему, но только вроде бы. Потому что когда нас уже собирались поздравлять, Ольга и в самом деле вышла замуж, но только не за меня. Теперь-то я уверен, что поступила она совершенно правильно, уже тогда поняв меня гораздо глубже, чем был в состоянии я сам; она вышла за моего постоянного соперника Костю Мухина, и это было еще одной причиной моего отъезда на Запад, хотя, разумеется, не главной и не единственной, а именно еще одной. Через год (информация к эмигрантам поступает исчерпывающая и без задержек, так что я узнавал обо всех событиях почти одновременно с их совершением) они разошлись, но за это время Ольга успела родить дочку. Общественное мнение полагало, что отцом ребенка был законный Толик. Однако у меня имелись кое-какие основания полагать, что девочка была плотью от плоти моей. После их развода я ожидал хоть какого-то сигнала с ее стороны; она же, как я понял слишком поздно, ждала того же от меня: гордости у каждого из нас было куда больше, чем здравого смысла. Когда я наконец спохватился, поезд успел уйти далеко: я понял, что у меня, собственно, осталась только память, а других чувств больше не было. Наверное, и там происходило то же. Поэтому единственным, что я тогда сделал, было – сообщить Ольге о моем желании участвовать в судьбе ребенка. Я дважды передавал это через людей и не получал ответа. На третий раз узнал ее телефон (Ольга почему-то часто меняла жилье, и все по нисходящей, и из гордой родительской квартиры на Кутузовском в конечном итоге финишировала, по слухам, где-то совсем уже на окраине; я слишком поздно сообразил, что у нее просто не хватало денег на жизнь – прошли времена, когда жилье в России ничего не стоило даже по сравнению с тогдашними заработками. Окраина, однако, оказалась с телефоном), перед самым выездом в Москву, успев уже договориться со здешним людом, я собрался с духом и позвонил сам. Весьма холодным тоном мне было сказано, что к Наталье (так звали девочку) я никакого отношения не имею, так что просят не беспокоиться. Я не поверил, но доказать ничего не мог, к тому же у меня закрутились разные дела и совершенно не осталось свободного времени, чтобы заниматься уточнением своей биографии. Таким вот образом все и закончилось – как будто. А встреча на вокзале должна была состояться вроде бы уже не по моей инициативе. Я знал, что если ей предложат оказать услугу известной службе, в которой весь свой век пахал ее отец, то она вряд ли откажется: старик на нее крепенько нажал бы, он был патриотом своего дела. Оказалось, что он нажать уже не мог, но она согласилась: возможно, из уважения к его памяти. Но не пришла.
