– Обиды… несправедливости правительства… С той поры прошло четверть века, а ясновельможные и по сей день упиваются обидою. Не пора ли уже делом заняться?
– Польское общество именно так и рассудило, – серьезно пояснил Гриневецкий. – От идеи национального восстания в ближайшее время решено отказаться.
– Вот как? В ближайшее время?
– Да. Сейчас международная обстановка такова, что восстание не получит зарубежной поддержки. Как это было, например, в шестьдесят третьем… Тогда эту поддержку оказывала главным образом Франция. Теперь, после германского унижения, она чрезвычайно заинтересована в союзе с Россией и не станет помогать полякам. Англия двулична и ненадежна. У Австрии с Германией у самих… как это?.. лицо заросло? Так?
– Рыло в пуху.
– Да. Поэтому сегодня о мятеже мечтает лишь горстка студентов, которым не хочется учиться. Серьезные люди все свои силы вкладывают в развитие страны.
– Российской империи?
– Зачем империи? – удивился Эрнест Феликсович. – Польши, конечно.
– Но ведь такого государства нет на карте!
– Сейчас нет. Но мы с вами еще доживем до его появления.
– Вы польский патриот?
– Не совсем польский, – дружелюбно рассмеялся надворный советник. – По национальности я жмуд, или, иначе, литовец. Но хочу коротать свою старость в независимой Польше.
– И вы так открыто это говорите?
– Чего же мне скрывать? Служу я честно, никакой «борьбой» не занимаюсь, в своем деле специалист. Начальство отдает должное. Неужели вы думаете, что, если мое место займет русский патриот, он станет лучше ловить польских уголовных? Ха-ха! Тут надо знать язык, национальный характер, специфику варшавского и вообще польского преступного мира. Вы, например, сведущи в этом?
– Нет, разумеется.
– И какой-нибудь Иван Иванович Иванов, трижды русский и семь раз православный, – тоже нет. Он станет исправно ходить в ваш храм, пить водку и читать Каткова. И при этом плохо ловить воров и убийц. Вам что важнее?
– Я понял вас и соглашусь. Для меня важнее, как человек делает свое дело. Пусть мечтает о старости хоть на Таити, если справляется и не совершает ничего противозаконного.
– Так это про меня!
– Хорошо, мы объяснились. Продолжите, пожалуйста, свою мысль про серьезных людей.
– С удовольствием. Только давайте, Алексей Николаевич, уж без обиняков! Нам с вами вместе служить, пусть бы и только полгода. Вместе убийц искать и, возможно, на пули ходить. Честно очертим наши позиции. Я жмуд. Это немного хуже, чем поляк, но лучше, чем русский.
– Даже так? – вскинулся Лыков.
– Для меня однозначно так, а вы, конечно, вольны думать по-своему. Ведь что особенно раздражает поляков? То, что они подчинены силой? Но в Германии и Австрии то же самое. А ненавидят более всего именно вас, русских. Почему? Потому, что здесь поляки подчинены народу много менее культурному, чем они сами.
– Вы уверены в последнем?
– Увы, да. Понимаю, насколько вам неприятно это слышать. Но мы условились говорить честно. Наличие в русском народе значительного числа образованных и порядочных людей не меняет общей картины. Зайдите в дом к поляку и русскому. Зайдите в нашу кавярню[13] и в ваш кабак! Понаблюдайте, как вечером, даже в праздник, когда закрываются увеселительные заведения, поляки расходятся по домам. И среди них нет ни одного пьяного. Ни одного! Представляете? Никто не горланит дрянных песен, не справляет нужду на угол дома. А если иной и совершит подобное, знайте: это ваш, русский!
