Варварогенный децивилизатор - страница 28

…Я говорю вам всё это здесь, стоя на вершине вулкана, на вулканической почве Авалы, потому что знаю: никому не удастся купить вас, сербских крестьян, балканских аристократов, европейских варваров. Европа ещё должна сказать вам спасибо за то, что вы столетиями стояли на страже, защищая её от турецкого нашествия. Да, она должна быть вам благодарна за безопасность и покой, а кроме того и за все её многочисленные возрождения. Но и без её благодарности вам, сербам, есть чем гордиться, ибо в Европе, пожалуй, нет имени древнее и блистательнее, чем ваше. Не оно ли переводится с санскрита как «владыка»?..^>34

…Будьте верны себе: оставайтесь сербами и варварами, самым культурным, благородным и человечным народом в Европе! Оставайтесь людьми, проявляющими человечность на деле, а не на словах, приготовьтесь к величайшей битве этого века – к балканизации Европы! Ведь балканизация Европы – это самая настоящая децивилизация Европы. Мы все вместе должны потребовать от тех, кто стоит у вла…

Но закончить речь Варварогению не удалось. В это мгновение в него выстрелили из пистолета.

А меж тем Сербица лишилась чувств. В тот миг, когда прозвучал выстрел, она запрокинулась навзничь, очутившись в объятиях Варварогения. Это-то и спасло ему жизнь.

Но без жертв всё же не обошлось.

Смерть прибрала соловья, который, на свою беду, сидел в сосновых ветвях прямо позади Варварогения. А бездыханное птичье тельце, всё в окровавленных перьях, упало прямо на грудь к Сербице. Собственно, от этого трагического и смертельного падения она и пришла в себя.

Увидев большое пятно крови у себя на груди, Сербица вскрикнула:

– Кровь!.. Любимый мой, вы ранены…

– Ранен я уже давно, да только кровь у меня не течёт.

Мысль о том, чтобы признаться Варварогению в любви, была в тот момент для Сербицы и величайшим соблазном, и страшнейшей пыткой. Однако ни ему, ни кому-либо ещё она об этом сказать не могла, и никогда ещё действительность не представлялась ей такой жестокой. Да, чуть раньше у неё вырвались слова любви, но произнесены они были скорее от потрясения, от страха при виде крови, которую она приняла за кровь Варварогения. В них обнаружилась скорее её слабость, чем полностью осознанная сила чувства.

– И потом, – рассуждала она, – чтобы любить такого уникума без оглядки на предательство, разве не нужно прежде всего быть ему ровней!? А мне, увы, так до него далеко!..

– Бедный соловей! – сказала она Варварогению. – Как красиво он пел, пока вы говорили.

– За что и поплатился жизнью, – с грустью отозвался Варварогений. – Но он сослужил мне верную службу. Такая смерть и впрямь несравнимо печальнее человеческой. Соловей же никому не желал зла…

Склонившись над пташкой, он произнёс:

– Бедный мой соловушка! Не надо было так низко садиться и петь недобрым людям, тем более подле меня. Но коли уж мы с Сербицей остались здесь одни – все остальные разбежались при звуке выстрела, – мы похороним тебя как подобает, с честью помянув твою благородную жертву… Для меня ты пел, доблестный соловей, ради меня ты и погиб…

Слова эти тронули Сербицу до слёз.

Но поскольку ещё утром она обращалась с Варварогением как с ребёнком, она захотела во что бы то ни стало исправить это упущение, казавшееся ей теперь ужасным и непростительным – особенно после того, как она услышала его рассуждения о децивилизации Европы, а затем увидела на своей груди кровь соловья, принявшего смерть вместо Варварогения.