– Отстань! – отмахивался он от неё.
– Ох ты, ох ты! – злобно щурилась старуха. – Водки хлебнул что ли?
Коля молчал.
– Смотри у меня! Я тебе покажу, кто тут главный.
– Погоди… – шептал Коля. – Придёт день, я с тобой разделаюсь.
– Что ты бормочешь?! – повысила голос Старая Сука. – Разделаешься?..
Она недоумённо, со скорбной миной на лице трясла головой.
– Неблагодарный, – бормотала она. – Неблагодарный щенок. Ты – мой пасынок, я веду тебя по жизни. Без меня ты бы сдох сразу после рождения.
– Настанет! Этот день настанет! – тянулся Коля за бутылкой и делал очередной глоток. – Он будет прекрасен, он будет велик. День, когда ты сдохнешь, курва!
– Я буду вынуждена наказать тебя.
– Я тебя не боюсь.
Она погрузила его в припадок. Всё началось с головной боли – она была огромной и невыносимой. Потом пришли судороги. Тело передёргивалось, он катался по земле и рычал. Пена, вперемежку с кровью, текла по подбородку.
– Вот видишь, – успокоившись, гладила его по голове Старая Сука. – А всё от чего: всё от гордыни. Пренебрегаешь помощью той, кто тебя любит, возносишься выше, чем ты есть – вот и боль, вот и муки. Пообещай мне, что это не повторится.
– Обещаю, – покорно отвечал Коля.
– Обещаю что? – скалилась старуха.
– Обещаю, что этого не будет.
– А чего не будет? – не унималась Старая Сука.
– Больше не буду обижать тебя.
– Вот так-то, – улыбалась она. – Ты – ничтожество. Выблядок. Так ведь?
– Да, – кивал Коля. – Я ничтожество. Я выблядок.
Старуха облегчённо вздохнула.
– Урок вроде бы усвоен. Не заставляй меня применять такие меры.
Она подносила куски жареной рыбы к его рту. Смотрела, как он проглатывал их и радовалась, словно девочка.
– А сейчас потрахаемся, – шепнула ему на ухо.
– Не знаю, не знаю, – говорил Борис Александру Львовичу на следующий день. Он восседал за рулём своего автомобиля, они направлялись в Москву. – Довольно резковатое начало. Такое ощущение, что ты хочешь дать читателю пощёчину.
С утра было жарко. Они ехали в расстёгнутых чуть ли не до ремня рубашках, с открытыми окнами. Свежести всё же не хватало. Оба потели.
– Что тебе показалось резким? – спросил Александр Львович. – Мат?
– Не только. Хотя в твоём возрасте от него уже пора отказываться. Общий настрой какой-то угрожающий.
Александр Львович хмыкнул.
– В моём возрасте! – воскликнул он. – Знаешь, почему писатели с возрастом становятся в своих текстах всё более гладкими и обтекаемыми?
– Почему?
– Потому что зажираются! Неплохие деньги в банке, загородный дом, яхта – против чего ещё негодовать?
– У тебя всё это тоже есть.
– Яхты нет.
– Так купи.
– Может и куплю, но я не хочу становиться таким вот сытым импотентским литератором, который благоухает позитивом, как дорогим одеколоном и поучает остальных как писать и жить. "Фу, ненависть!.. Фу, отчаяние!.. Как это не модно!" В сердцевине позитивной философии обыкновенный конформизм. Человек приобретает материальные блага, социальное положение и начинает просто-напросто стесняться писать о чём-то проблемном. А что обо мне подумает моя любовница, мой дантист, мои дети, если я напишу ругательство. Ведь я такой уважаемый хряк. Вот какие мысли бороздят по его заплывшему мозгу.
– Ты именно поэтому детей не заводишь?
– Самое сильное творческое чувство – это злость, – продолжал Александр Львович, оставив реплику Бориса без ответа. – Нет злости – пиши пропало. Ничего путного не создашь. Тебя всегда должно что-то подстёгивать. Некий нерв, некая неудовлетворённость.
