– Наташ, мы больше, чем друзьями. Просто признай это. Зачем ты придумываешь для себя эти сложные правила? – я поцеловал ее в мокрую щеку.
– Не трогай меня больше, пожалуйста, – она тоже поцеловала меня. – Это для тебя все так просто: и богини твои, и Ольга Борисовна, и весь мир у твоих ног. Но для меня все по-другому. Пожалуйста, оставь меня.
– Наташ, а давай так: пусть все успокоится. Прежде всего, успокоишься ты. Ведь не случилось ровным счетом ничего. Ты сама выдумала для себя эти проблемы, – я встряхнул ее.
Она молчала, иногда шмыгая носом. Потом сказала:
– Пошли во дворец. И прошу, не лезь ко мне больше. Может быть, ты прав – пусть сначала все успокоится, но сейчас я хочу побыть одна. Хочу скорее вернуться в «Сириус». Буду просить Бердцкого, чтобы включил меня в ближайшую операцию. Мне противопоказано бездельничать.
В гостях у Небесной Охотницей мы пробыли еще два дня. Все это время я в основном проводил с Арти. Недовольной нашим небольшим отпуском была только Бондарева – она держалась в сторонке, не засиживалась за ужином, а после завтрака спешила уединиться куда-нибудь к алтарям горных духов или к водопадам. Я несколько раз пытался заговорить с ней, Наташа вроде бы не сердилась на меня, даже как-то бледно улыбалась, но старалась быстрее закончить разговор и уйти. А встречи с Афиной баронесса и вовсе избегала особо старательно. Даже не присоединилась к нам на обед, когда увидела, что за столом рядом со мной сидит Арета.
В Москву мы вернулись в воскресенье около одиннадцати утра. Вышли через портал в храме Артемиды на Гончарной. Наверное, жрицы были каким-то образом оповещены, и наше появление в помещения, закрытых для посторонних, не вызвало у них удивления. В воскресное утро главный зал храма был полон прихожан, особенно тесно народ стоял у алтарей. Кое-как мы протолпились к выходу, остановились под портиком, глядя на храмовую площадь, поток эрмимобилей на Гончарной, высокие, освещенные летним солнцем башни – Москва… У меня было такое ощущение, что я не был здесь больше года – так много событий произошло за эти немногие дни.
– Какие пожелания? Какие планы на сегодня? – спросил я, весело щурясь от солнца и доставая из кармана последнюю измятую сигарету.
– Буду привыкать к жизни земной! – рассмеялся Бабский. – Честное слово, небесная слишком расслабляет, – но здесь тоже неплохо, он встряхнул тяжелый рюкзак, который снял с плеч. – Мне, ваше сиятельство, точно есть чем заняться. Нужно же разобраться с вещицами герцога Уэйна.
– Разбирайся, но с умом. Еще раз напомню, вещицы там не просто дорогие побрякушки, – я прикурил. – И не забудь, завтра в шестнадцать тридцать встречаемся у дворца. И особо не забудь прихватить с собой Таблички для императрицы.
– Саш, я не пойду. Мое присутствие там необязательно. Пожалуйста, сходите без меня, – попросила Бондарева. – Сейчас Ключ тебе отдам, – штабс-капитан тоже сняла рюкзак.
– Хочешь сразу на базу? – я помнил ее недавнее настроение скорее вернуться в расположение «Сириуса».
– Нет, сначала навещу Рыкова. Есть что ему сказать, пока еще мы с ним не чужие. Может, задержусь здесь на день, два, – Бондарева вытащила из рюкзака сверток, перетянутый кожаными ремешками и, прежде чем его мне вручить, сказала: – Знаешь, что для меня странно… За все это время ты ни разу не спросил о Ключе. Не побеспокоился о его сохранности. Будто для тебя эта вещь, ценность которой невыразима для нашей империи, не важнее украшений, что прибрал поручик, – она кивнула в сторону Алексея Давыдовича.
