– А чаишку грешного не благоугодно?
На это Теркин ничего не ответил. Он, кажется, и не расслышал приглашения капитана.
Они сделали несколько шагов к корме.
– Андрей Фомич! – начал Теркин и оглянулся. Вы приметили пассажира в камлотовой шинели? Чинушом смотрит?
– С орденом на шее?
– Да, да!
– Как же не приметить!
– Он где сел?
– В Ярославле, кажется. И какое, я вам скажу, животное! Между Василем и Казанью я его чуть не высадил на берег, в десятом часу вечера. У нас там тоже заминочка вышла. Посидели на перекате, так, малость… с четверть часа, не больше. Так как бы вы думали?.. Этот чинуш начал вдруг вмешиваться и ко мне с требованиями предъявляться. Как, мол, вы так оплошно действуете?.. Я заявление сделаю в газетах. Ах, мол, ты такой-сякой! Я на него и прикрикнул маленько. Он не унялся. Сейчас чином величаться стал. Статский советник он, видите ли; изволит проследовать в Сибирь!..
– Он! Он! – перебил Теркин рассказ капитана.
– Вы нешто его знаете?
– А как бы вы думали, кто эта камлотовая шинель?
Капитану было известно кое-что из прошедшего Теркина. Об ученических годах они не так давно говорили. И Теркин рассказывал ему свою школьную историю; только вряд ли помнил тот фамилию «аспида». Они оба учились в ту эпоху, когда между классом и учителями такого типа, как Перновский, росла взаимная глухая неприязнь, доводившая до взрывов. О прежних годах, когда учителя дружили с учениками, они только слыхали от тех, кто ранее их на много лет кончали курс.
Кузьмичев не догадывался, однако.
– Тот самый Перновский, из-за которого меня выгнали. Вы помните?
О том, что его наказывали розгами в волости, Теркин никогда и никому не признавался.
– Быть не может!
– Я не могу ошибиться. Да он и мало изменился.
Они повернули к рубке.
– И у вас, поди, всю внутренную перевернуло от одного взгляда на этого субъекта?
– Поверите ли, – отозвался Теркин, сдерживая звук голоса, – ведь больше десяти лет минуло с той поры – и так меня всего захватило!.. Вот проходил и просидел на палубе часа два. Уж солнце садиться стало. А я ничего и не заметил, где шли, какими местами.
– Так, так, – говорил ласково капитан и глядел игривыми глазками на Теркина. – Понимаю вас, Василий Иваныч…
– Теперь такой господин для меня – мразь и больше ничего!.. Но надо же было этой физии очутиться предо мной вон там в ту минуту, когда я был в самом таком настроении.
Теркин не досказал. О любви своей он не начал бы изливаться даже и такому хорошему малому, как Кузьмичев.
С какой стати? Во-первых, капитан в скором времени может попасть в его подчиненные, а во-вторых, Теркин давно держался правила – о сердечных делах не болтать лишнего. Он считал это большой «пошлостью».
Солнце совсем уже село за луговой берег. Теркин не ошибся: два часа пролетели незаметно в образах прошлого.
– Где же он? – спросил капитан, оглядываясь в обе стороны.
– Наверно, чай пьет.
– Не хотите ли спуститься в общую каюту? Мне занятно было бы при вас, Василий Иваныч, посшибить с него форсу… Пройтись в комическом роде…
– Пойдемте!
В громком возгласе Теркина вырвался наплыв еще не заснувшего чувства. Он не мог отказать себе в удовольствии устроить встречу Перновского с своим бывшим питомцем.
Может быть, в другое время и не на пароходе, а где-нибудь в театре, в вагоне, у знакомых, он бы и оставил в покое «аспида». Но к давней обиде, разбереженной встречей с ним, прибавилась еще и досада на то, что фигура в камлотовой шинели вышибла его из сладко-мечтательного настроения.
