ВЧК в ленинской России. 1917–1922: В зареве революции - страница 46

Петерс же исходом этого спора и свертыванием расследования о выстрелах на заводе Михельсона был подавлен. Если верить тем же дошедшим до нас его дневниковым блокнотам, в момент приезда за обреченной Каплан Малькова с солдатами он колебался между тем, не застрелить ли Каплан при них самому или не отказать ли пришедшим и защищать Каплан для дальнейшего следствия с оружием в руках, «а затем застрелиться самому», – мрачно видит итог такой своей акции Петерс.

В свете вышесказанного здесь в искренность Петерса можно поверить, и версия участия ЧК в разыгранном фарсе с покушением на Ленина становится совсем зыбкой. Уж если бы такой заговор под режиссурой председателя советского ВЦИК и второго после Ленина человека в партии большевиков Свердлова и был, то явно не вся верхушка ВЧК оказалась в него посвящена или дело вообще организовывалось в обход ЧК. Хотя при всем этом необходимо заметить, ни Фельштинский, ни Сопельняк, ни другие обвиняющие в организации этого покушения Свердлова историки так и не привели против Якова Михайловича никаких убедительных улик его вины, каким бы отталкивающим ни являлся его образ. История со вскрытым Ягодой годами позднее свердловским сейфом и его занятным содержимым – это правда, но лично я не очень понимаю логики такого мостика перехода: будь Свердлов трижды взяточником и безыдейным вором, собиравшимся сбежать за рубеж в случае краха ленинцев, – как из этого следует его авторство в покушении на своего шефа.

Петерс же переживал в этой истории, похоже, больше всех. И переживал явно не за расстрелянную Каплан, а за попранную, по его мнению, революционную справедливость и отказ считаться с озвученной им позицией ВЧК, за это поражение в споре с властью в лице Свердлова, включившей, говоря нынешними словами, в этот спор административный ресурс. Пе-терс даже написал в личном дневнике, что в тот день, отдав Каплан на расстрел, он перестал быть праведником и потерял право быть чему-то судьей.

В этой драматичной и запутанной подковерной борьбой эпопее особенно интересна именно нестандартная для многих последующих поколений чекистов принципиальная позиция Петерса. Яков Христофорович Петерс, второй человек в ВЧК в первые ее годы за спиной Дзержинского, одна из лучших иллюстраций всего этого «романтического среза» первого поколения чекистов, олицетворяемого также Лацисом, Блюмкиным, Трифоновым, Атарбековым, Скрыпником, Манцевым, Евсеевым и подобными им дзержинцами первого призыва. К ним же явно относился и убитый в 1918 году Урицкий, даже фактом своей смерти оказавший ЧК посмертную услугу, позволив развязать ей руки в «красном терроре». По воспоминаниям многих, глава Петроградской ЧК, как и Петерс, мог спокойно визировать длинные списки обреченных на смерть, но был зациклен на соблюдении революционной законности, даже запрещая своим сотрудникам пытки при допросах. Он мог позволить себе в начале 1918 года отпускать царских сановников, как бывшего при царе премьер-министром Коковцова, поскольку они «не были уже опасны советской власти и могли бы стать свидетелями на народном суде над Николаем Романовым», но спокойно приказал казнить молоденьких юнкеров из Михайловского училища. И тот же Урицкий приказал держать под арестом как заложников великих князей Романовых, которых ЧК в Петрограде должна была бы казнить в случае теракта против кого-либо из советского руководства страны – их и расстреляли в начале 1919 года в качестве мести за убийство самого Моисея Урицкого. Некоторые фанатики из питерской ЧК даже просили Дзержинского прислать из Москвы нового начальника Петроградской ЧК, обвиняя Урицкого в мягкотелости, а он просто, как и Петерс, был фанатиком революции иного рода, с той самой «извращенной системой своих понятий о законности» по Конквесту.