Смотрю на девушку. Крашеная блондинка, старше меня лет на пять. Последние полгода провела, похоже, в солярии. Глаза толсто подведены чёрным, белый лак на ногтях. Одета в розовый костюм, теперь изрядно помятый. На бедре – грязное пятно от падения на тротуар.
Тьфу ты. Такой псевдогламур. Терпеть не могу.
– Смотри, что ты наделал! – показывает пятно на штанах.
Подходит какая-то сердобольная старушенция.
– Разъездились тут! – начинает вопить тоже.
Останавливаются ещё два человека: пожилой мужчина, похожий на профессора, и парень в косухе. Профессор начинает что-то гундеть.
Поднимаю велосипед, поворачиваюсь к девушке. Громко и отчётливо посылаю её в задницу. Сажусь, уезжаю. Вслед раздаётся отборный мат.
Домой, наверное, возвращаться не буду. Катаюсь уже больше часа, так поеду сразу к цехам. За час доберусь, там ещё час поболтаюсь, и время как раз придёт.
Выезжаю на проспект. Машины проносятся мимо, улетают вперёд. Люди – исчезают позади.
Дома, магазины, улицы, перекрёстки, светофоры, люди-люди-люди, это ведь всё тоже Зона, только другая Зона, не мёртвая, но живая, она повсюду, и каждый, кто однажды рождается, – сталкер, с самого рождения сталкер, маленький человечек в защитном костюме из розовой кожи. Он бросает гайки, чтобы провесить себе маршрут по этому городу, по этой жизни. Справа лежит Очкарик, слева лежит Пудель, а маленький человек проходит посередине, поступает в институт, женится, вертится-крутится и постоянно оставляет за собой дерьмо, всё это дерьмо, которое разгребают потом другие люди, такие же маленькие люди, которые тоже женятся, крутятся, и поступают, и оставляют за собой… И так – вечно.
Проспект постепенно превращается в шоссе. Домов становится всё меньше. Разметка изменяется. Четыре полосы переходят в три, но более широкие. Справа – военная часть, самая блатная в городе. Служащие там ходят спать домой.
До цехов ещё километров пять-шесть по прямой, но нужно ехать катетами, с шоссе съезжать на боковую дорогу, потом ещё раз, миновать деревню. Остальные, вероятно, поедут на поезде, если не появится спасительный Гаврик со своей «Тойотой».
Деревня называется Насыцк. Смешное название, пошловатое какое-то. Странно, наверное, жить и говорить что-то вроде «я – насытчанин». Или как их там.
Цех – огромный. Это не цех даже. Это руины какого-то завода, несколько спаренных цехов, гигантские помещения, точно саркофаг на Чернобыльской зоне. Собственно, мы потому его и выбрали, что он похож на кадры из компьютерной игрушки.
В заборе – прорехи и дыры, такие, что велосипед легко проходит. Аккуратно проезжаю через одну из них. Я на территории.
Мы встречаемся у главного входа. Это железные ворота, которые когда-то съезжали в сторону. Теперь они навсегда остановились примерно на середине. Краска облупилась, но можно ещё прочитать загадочную аббревиатуру ЦКД-1. Прямо перед воротами, метрах в двадцати – огромный танк для жидкости, такая гипертрофированная бочка, ржавая и дырявая. Если посветить в дыру, можно увидеть, что на дне ещё есть остатки жидкости. От неё пахнет керосином.
Звонок. Это Бочонок.
– Ты уже там?
– Да.
– Ты на велике?
– Да.
– Слушай, подъезжай к станции. У меня камера, у Кири до фига барахла. Возьмёшь что-нибудь на багажник.
Очень хочется послать его подальше.
– Еду.
– Давай.
Они ещё в поезде, судя по стуку колёс.
Выезжаю с территории. До станции – пять минут езды. Идти, естественно, дольше. Дорога кривая, ухабистая. Когда-то тут был асфальт, теперь – колдобины и ямы.
