Вдруг вспомнилось - страница 3

Ковры – это вообще особ статья. На самом старом, из бабушкиного приданого, можно разглядеть коня, вылинявшую усатую физиономию всадника и длинное женское платье, висящее вдоль крупа. Бабушка сказала, что это гусар прощается с девушкой. Но меня не занимает этот сюжет. Я вглядываюсь в проступающий на заднем фоне лес. Из него вроде бы кто-то выглядывает. Из цветов на переднем плане выползают бледными лентами какие-то змеи. Даже в бессюжетном ковре, что висит рядом с моей кроватью, можно многое разглядеть, когда не хочется спать. Вот палка с набалдашником. С другой стороны ей отвечает такая же. Нет, не совсем такая. Она сдвинута немного вниз, и цвет набалдашника – чуточку другой. Это нехорошо, это раздражает и смущает что-то в сознании…

Старые газеты складывают в матерчатую висячую папку. На ней вышит крестиком пестрый большой попугай. Папка так и называется: попугай. «А где эта газета?» – «Наверно, уже в попугае». Этот попугай – тоже живой. Он – незаметная часть интерьера, но сам замечает всё.

Две серебряных чайных ложечки – загадки. На одной выгравированы буквы «СЕП», что означает «Савва Ефимович Петров». На другой – «УСП», «Ульяна Саввична Петрова». Савва Ефимович – бабушкин отец, а Ульяна – бабушкина сестра, которая умерла совсем молодой от родов.

Вещи все еще были спутниками. Когда их заводили, то и готовились прожить с ними жизнь, ну, в крайнем случае, полжизни. Не скажу, что все теперешние вещи служат меньше (хотя в большинстве случаев это так). Просто, отношение к ним – иное.

Мои нынешние вещи – это просто вещи. Не «хищные вещи века» и не живые творения прошлых лет. А те, давние, облачены в прозрачный ореол романтических воспоминаний. Они все еще живут.

Это вроде бы то самое кресло. 1953—1954

Утро. Я всегда поднимался рано. А сегодня мне скучно. И вообще тягостно. Слишком серо это небо, слишком холоден ветер. Почему все так мрачно? И ни души кругом, и волны вон как ходят…

На берегу появляются трое мужиков. Помню их мутные глаза, одутловатые лица. Один выделяется и ростом и повадками. Он крупнее тех двоих и разговаривает командирским тоном.

– Ладно, остальное на острове допьем.

Проходят нетвердой походкой по мосткам, опускают в лодку большую сумку. Сразу двое сели на весла. Прогромыхала цепь и брякнулась на дно лодки. «Главный» сел ближе к носу. Островок с торчащим над ним древним телеграфным столбом был в трех сотнях метров от берега. Я следил, как лодка прыгает по волнам цвета мокрого асфальта, пока она не уткнулась в кусты возле столба. («Мокрый асфальт» – это сегодняшнее сравнение. В ту пору мне еще не доводилось видеть асфальт).

К полудню распогодилось. Когда я вновь пришел к пруду, на воде играли веселые солнечные блики, а женщины на мостках полоскали белье. Но, похоже, сегодня им совсем не до белья. Все страшно возбуждены. Кричат, жестикулируют, обсуждают что-то. Да о чем это они?

– Прямо в лодке и подрались… Один замахнулся – да и свалился в воду. Они все трое лыка не вязали… А тот хотел его в воде стукнуть веслом. Навалился на борт – лодка и перевернулась. Двое вроде бы друг в друга вцепились, а один малость в стороне. Пока мы тут сообразили да опомнились – уже и голов не видно. Только лодка перевернутая плавает. Вон, вытащили её.

Вызвали водолазов, и к вечеру на мысочке возле больницы лежали два трупа. Люди подходили, любовались, отпускали шутки относительно состояния извлеченных тел. Видно, это были те двое, что вцепились друг в друга. Третий труп вытащили только через две недели и принесли в больничный морг.