Вдыхая тень зверя - страница 30

в тяжёлой золочёной раме и помпезные напольные часы «Гравелл и Толкин» в футляре из красного дерева. В общем, обстановка красноречиво свидетельствовала о том, что М. С. Косторецкий был настолько сведущ в коммерческих и семейных делах, что гонорары за его услуги оказывались исключительно высоки. Однако тот факт, что контора его располагалась не на презентабельной Сретенке, а в скромной Бутырской слободе, наводило на мысль, что величина этих гонораров определялась не только компетенцией адвоката, но и отсутствием у него чрезмерных моральных принципов и брезгливости в вопросах подбора клиентуры.

В этой обстановке деловой роскоши Дмитрий Николаевич сразу вспомнил, что одет как огородное пугало. «Ей Богу, эти клетчатые брюки так ужасны, что, останься я в одних кальсонах, и то чувствовал бы себя менее нелепо!» – подумалось ему, и лишь только эта мысль пронеслась в его мозгу, он сам удивился тому, что в своём положении способен переживать из-за изъянов своего внешнего вида. Впрочем, долго рассуждать о странностях человеческого мышления ему не пришлось.

В приёмную пружинистой походкой вошел сухопарый человек лет пятидесяти с бритой налысо головой, хмурыми густыми бровями и внушительными кавалеристскими усами. Одет он был в простой армейский защитного цвета френч без погон и других знаков отличия, добротные форменные брюки и начищенные до блеска офицерские сапоги.

Не взглянув на Руднева, он жестом приказал одному из двух интеллигентных молодых людей с маузерами придвинуть пленнику стул. Приказ был тут же исполнен, и Дмитрия Николаевича грубо пихнули на обтянутый дорогой кожей ампирный шедевр мебельного искусства. Вошедший тем временем занял место за необъятным адвокатским столом.

– Вы знаете бывшего коллежского советника Анатолия Витальевича Терентьева? – подняв на Руднева тяжелый взгляд, без предисловий спросил человек во френче.

Сердце Дмитрия Николаевича захолонуло. Неужели бывший коллежский советник вместо Киева или Парижа угадил в чекистские застенки?!

Руднев решил, что станет молчать и от всего отпираться. Если Терентьев схвачен, и их обоих подозревают в контрреволюционной деятельности, им всё равно не избежать расстрела, как бы он не пытался оправдываться и доказывать свою невиновность. Но если всё не так однозначно – а в пользу этой зыбкой возможности говорил выбор странного места для допроса – и шанс на жизнь, путь даже и у кого-то одного, всё-таки есть, не стоит произносить лишних слов, любое из которых может быть истолковано против них.

– Знаю. Но, простите, с кем я говорю?

– Не имеет значения, – отрезал его собеседник. – Что вас связывает с Терентьевым?

Руднев молчал. Интеллигентный молодой человек совсем неинтеллигентно ткнул ему маузером в затылок.

– Отвечайте! – приказал он.

– Я не стану отвечать неизвестно кому! – упёрся Дмитрий Николаевич. – Если вы из ЧК, то почему привезли меня сюда, а не на Лубянку? Если нет, представитесь и мандат предъявите.

Мохнатые брови человека во френче слегка приподнялись.

– А вам, гражданин Руднев, не всё равно, кто вас расстреляет? – спросил он.

– Если это единственная моя перспектива, то разговор окончен. Можете стрелять, – равнодушно ответил Дмитрий Николаевич и демонстративно принялся разглядывать копию Метсю.

Интеллигентный молодой человек с размаху ударил его в солнечное сплетение, а когда Руднев переломился от боли, приложил его по шее так, что Дмитрий Николаевич оказался на полу в полубессознательном состоянии.