Владимир Павлович, вместо того чтобы записать сегодняшние события, почему-то застрял на предыдущих страницах, просматривая запись своего разговора с Плющом на следующий день после чаепития у соседки.
Тот явился с утра, размахивая толстой пачкой долларов и держась за живот от смеха.
– Что случилось? – полюбопытствовал Платонов. – У одной из твоих подружек родился негритенок и ты получил за это приз «Лучшая шутка года»?
– Ты помнишь, – Плющ даже не стал реагировать на язвительную шутку «шефа», – года два назад мы на Смоленке купили коллекцию картинок?
– Да, там были хорошая тушь Коровина и Сомов с неизданным рисунком к «Маркизе». И что?
Неизданный рисунок к «Маркизе» хранился в одной из папок в шкафу в соседней комнате. Всю свою антикварную жизнь Владимир Павлович держался неписаного правила коллекционеров – продавай мусор, хорошее оставляй себе.
Или, как говорил один его знакомый, «держал глубоко эшелонированную оборону». В первую голову реализовывалось ненужное и неинтересное. Если оно переставало продаваться, доставался из запасников товар получше. И наконец, в самую суровую минуту можно было что-то оторвать от сердца. Слава Богу, таких минут давно не было.
– Так вот, там, в куче были парные ватер-колоры Великопольского – театральные костюмы.
– Помню, – поморщился Палыч на привычные «англицизмы» Плюща.
– Ты велел их отнести к Бороде, попросить две с полтиной за оба. А Борода на всякий случай поставил семь с половиной…
– Сколько? – не поверил Платонов.
– И я ему то же самое говорил, да он рукой машет – не твое, мол, дело. Я про них и думать забыл, ты тогда Коровина так хорошо продал – сразу отбились. А сегодня с утра мимо еду, думаю, дай гляну, как там наша бронза с Котельнической, а Борода увидел меня и говорит: «На ловца и зверь бежит. Помнишь, ты сдавал две картинки парные – театральные костюмы тридцатых годов?» «Помню», – говорю, а сам в ужасе понимаю, что не могу восстановить, сколько же мы за них просили. Сейчас ведь торговаться начнет, а я ни в зуб ногой. «Ну вот, – говорит он, – четыре тысячи тебя устроят?» У меня глаза на лоб, я точно не помню, то ли две, то ли три хотели, но никак не четыре. «А деньги когда?» – спрашиваю. Он по голосу решил, что я сломался, достает пачку из кармана: «Сейчас…» Я, естественно, говорю: «Согласен…» Он отсчитывает баблушки и просит расписаться в квитанции. Ну, я капусту убрал, отчего не расписаться. Через минуту Борода идет из подсобки с бумагами и репу чешет. «Ты же, – говорит, – две с полтиной просил, зачем же я тебе четверку выдал?» «Не знаю, – говорю, – ты предложил, почему мне было отказываться?» Расписался и ушел.
– Здорово, – рассмеялся Платонов, – а что Борода?
– Просил Чипполино, дольщику своему, ничего не говорить, а то заест до полусмерти. Так что, Владимир Палыч, срубили мы с тобой еще по семьсот пятьдесят, как с куста.
– Скорее по тысяче, я бы охотно этого Великопольского и за две отдал, – Платонов покачал головой.
– Тем более, – Плющ подергал себя за подбородок.
«Сейчас денег будет просить, – догадался Владимир Павлович. – А мог бы две тысячи просто замылить, я бы никогда и не узнал».
– В общем, я тебе должен был двушку, но ты мне штуку обещал за шкатулку, итого остается тысяча. А у меня к тебе просьба, Владимир Павлович, можно я тебе сегодня ничего не отдам, пусть считается, что я занял, а если ничего не сробим за это время, через пару недель верну.
