самым таинственным образом исчезает коньяк. Из запечатанных бутылок. При этом ни жена, ни пятнадцатилетняя дочь-гимназистка, не
говоря уже о двенадцатилетнем сыне, в пьянстве не замечены.
Я умолк и потянулся к пиву.
– И… ? – спросил Иосиф Казимирович, отпив вермута.
– Дошел до того, что грешил на нечистую силу. Хм… прошу прощения за оксюморон. Домовой, говорил, балует. Совсем человек извелся, даже священника приглашал – квартиру освятить. Не помогло. Знаете, что оказалось? Его пятнадцатилетняя дочка-гимназистка по уши влюбилась в пьяницу-студента из нашего политехнического, гениального, по ее мнению, и, разумеется, никем не признанного поэта. Папенькин коньяк она для него таскала. Да так ловко, что никто ее поймать не мог за этим делом. Сама призналась, когда увидела, что отцу натурально грозит психическое расстройство. Да и студент, говорят, ее разочаровал, потому как бросил пить, кропать дурные вирши и взялся, наконец, за учебу.
Иосиф Казимирович рассмеялся и принялся разделывать запеченную форель, которую ему только что принесли.
– Забавно, – сказал он. – Кажется, я понимаю, о чем вы говорите.
– Рад, – улыбнулся я.
– Но имею в виду несколько иное.
– Что же?
– События, которым вы сами не можете дать объяснения. Ни вы, ни, скажем, полиция.
О как. Я немедленно вспомнил о том, что произошло сегодня ночью на улице Кожевников, и насторожился. Мой нос чует не только вермут в стакане за метр, но и настоящую сенсацию. Иначе я не стал бы заниматься тем, чем занимаюсь. Не люблю работать вхолостую.
– Время от времени такое происходит, – сказал я осторожно. – Как раз в сегодняшнем номере нашей газеты на первой полосе будет описан похожий случай. Мной и описан.
– Убийство?
Я уловил шаги официанта за спиной, вместе с которыми донесся и запах стейка. Наконец-то.
– Оно, – ответил, берясь за вилку и нож.
– С моей стороны не будет большим нахальством попросить вкратце изложить суть дела?
– Будет. Но не слишком большим. В конце концов, через… – я вытащил из жилетного кармана свой Breguet, – два часа и сорок минут сегодняшний номер увидит свет, и эта история станет известна всем.
Между кусками стейка (неплох, неплох) и глотками пива я вкратце рассказал об убийстве на улице Кожевников.
Иосиф Казимирович выслушал меня с величайшим вниманием. Впрочем, не забывая о своей запеченной форели и вермуте. Мой рассказ закончился одновременно с ними, а также со стейком и пивом.
– Кофе, – утверждающе сказал Иосиф Казимирович. – После пива, вероятно, не совсем правильно, но я все равно рекомендую. Здесь варят хороший кофе.
– Немного в нашем городе найдется мест, где варят плохой кофе, – сказал я.
– Это верно, – согласился он.
В ожидании кофе мы закурили. Он тоже курил трубку, и я обратил внимание, что его правая рука с горящей спичкой ощутимо подрагивает.
– Старость, – сказал он, заметив мой взгляд.
– Вы не похожи на старика. И на пьяницу, у которого с перепоя дрожат руки, тоже не похожи.
– И тем не менее, – вздохнул он. Пыхнул два раза трубкой, наклонился ко мне, понизил голос и добавил:
– К тому же, не скрою, мне страшно.
– Бросьте, – сказал я. – У нас через день кого-то убивают. Что же теперь? Город есть город. Да еще такой, как Княжеч. Перекресток дорог, свобода торговли и предпринимательства с одной стороны и вечная неуверенность в завтрашнем дне с другой. То русские без нас жить не могут, то поляки, то австрийцы с мадьярами, то германцы, то снова русские. И каждый норовит устроить здесь кровавую заварушку. Отсюда наше философское отношение к жизни. Отсюда же и все наши гении, преступники и сумасшедшие. Хотя готов согласиться, что последнее утверждение спорно.
