Сунув в рот сигару, он щёлкнул зажигалкой, покосившись на дымивший кончик.
Она сидела, поджав ноги, и была вся внимание.
– Кончилось тем, что человек онемел. Он бродил в безмолвии посреди шумного, крикливого мира, страдая от того, что не может возвысить в нём голос. А однажды, созерцая толпу, заглушавшую пение птиц, вспомнил Гарпократа, бога молчания, которого изображали с прислонённым к губам пальцем; и тут его осенило, что каждое слово создано, чтобы быть произнесённым единственный раз, только тогда оно действенно, только тогда несёт смысл. А ещё он понял, что в повседневной жизни, пресной и однообразной, можно обходиться без слов. И тут к нему вернулся дар речи, которым он до конца дней так и не воспользовался…
Он выпустил дым:
– Вначале было Слово, а потом – слова, слова, слова…
– Грустная притча, – пересела она к нему на колени. – От частого повторения слова затираются. – И тут же капризно надула губки: – Глупый, зачем ты это рассказал? Больше не буду говорить, что люблю тебя!
Елизавета Александрова. «Он и она» (1984)
В отличие от нашей математики, устанавливающей законы сразу для всех чисел, благдвильбрижцы придумали математику для каждого числа в отдельности, точно боясь их обидеть. Поэтому числа у них существуют обособленно, замыкаясь в своих непересекающихся мирах-скорлупках, точно в сотах, властвуют там, не подозревая о наличии друг друга, не подчиняясь общим правилам. Мне кажется, благдвильбрижцы поклоняются числам, как богам. Отведя каждому свою судьбу, мифологию, поселив в отдельные кумирни, они сделали из их ряда языческий пантеон.
В Шумриназе, стране, граничащей с Благдвильбриггом, построили математику, в которой результат операций над одними и теми же числами зависит от того, кто их производит. Одни и те же действия приведут дворянина – к одному, простолюдина – к другому, а купца – к третьему. По моему мнению, так закрепляется сословное неравенство. Впрочем, результат зависит и от личных качеств считающего, от того, левша он или правша, женат или холост, и даже от времени суток, когда производятся вычисления, от того, идёт ли дождь или светит солнце. Таким образом, общий счёт у шумриназцев невозможен, и возникающая путаница приводит к бесконечным спорам, чья математика лучше. В пользу своей индивидуальной арифметики они приводили тот довод, что раз голова у каждого своя, то и заключённая в ней вселенная должна иметь свою алгебру и геометрию, которые бы её отражали. «Арифметика, как религия, у каждого своя», – утверждают они. Когда, доказывая обратное, я привёл в пример нашу математику, удобства которой несомненны, потому что дважды два в ней всегда – четыре, а трижды три при любой погоде – девять, они были крайне удивлены. Она показалась им настолько скучной, что грозила свести с ума.
Джонатан ван Орин. «Новые путешествия Гулливера» (1752)
В лесной глуши жили два певца. Когда они выводили трели, то птицы с позором смолкали, а весенние ручьи переставали журчать. Опережая эхо, их бас поочерёдно оглашал лесные окраины, и боги толкались тогда на галёрке, чтобы их услышать. И вот однажды в лесу заблудился столичный репортёр, рыщущий сенсации, точно свинья – жёлуди. Тропинка привела его к хижине одного из певцов, и он, недолго думая, толкнул дверь.
Фамилия хозяина оказалась Шаляпин.
Имени другого певца так никто и не узнал.
