Очнуться… Открыть глаза… Тряхнуть головой… А вдруг ничего не произойдёт, и всё останется как прежде?! Наверное, так же чувствует себя тот, кого с головой накрыла бездонная топь. Шаг в сторону от проторенной тропы – и спасения уже нет, и никто не успеет протянуть руку, и каждое движение только помогает пучине всё крепче сжимать свои вязкие объятия…
Боль охватила его внезапно, как будто в тело впились сотни раскалённых гвоздей. Трелли катался по мокрой траве, стараясь сбить охватившее его невидимое пламя, и лишь когда он скатился в неглубокий ручей, боль собралась в одну точку на правой стороне груди и начала понемногу утихать.
Учитель стоял над ним, держа в руке дымящуюся головёшку, а над его головой, запутавшись в ветвях, висели клочья облаков.
– Прости, малыш, но по-другому не получалось. – Тоббо отбросил головёшку, и юный альв проследил её медленный полёт – обугленная ветка упала в костёр, подняв сноп искр, и в тот же миг пространство наполнилось звуками, шелестом мелких, едва вылупившихся листьев и утренним птичьим гвалтом. – Жаль, очень жаль…
Странные слова сказал учитель… Жаль. Чего ему жаль? «…забудь о своей жалости», – так однажды сказал ему Тоббо… Но почему тогда ему самому жаль? Чего жаль? Сейчас у альвов нет ничего такого, о чём стоило бы жалеть. Кроме разве что надежды…
Трелли попытался приподняться и заметил, что его белая холщовая рубаха прожжена на правой стороны груди, и льняная ткань продолжает дымиться. Он хлопнул ладонью по тлеющему месту и снова скорчился от боли – под прожжённым полотном была обожжённая кожа. Теперь всё ясно. Учитель, чтобы вернуть его к реальности, ткнул своего ученика головёшкой в грудь, и теперь ему жаль, что пришлось причинить боль…
– Мне жаль, но, кажется, я ошибся…
– В чём ты ошибся, учитель? – Трелли мгновенно забыл о боли – тон, с которым учитель произнёс последние слова, показался ему куда более пугающим.
– Боюсь, что я ошибся в тебе, малыш. – Тоббо протянул ему руку и помог юнцу выбраться из ручья, который тот запрудил своим телом. – Боюсь, что всё зря…
– Что зря? – Сбывалось худшее, что Трелли мог предположить.
– Зря я всё это затеял. И ты напрасно надеешься на что-то. – Тоббо вздохнул, усаживая Трелли спиной к костру, так чтобы ожог остудила утренняя прохлада, а мокрая спина побыстрей высохла. – Только… Если не на что надеяться, то зачем жить…
– Я не смог?
– Не смог… – словно эхо отозвался Тоббо. – И беда не в том, что ты не сумел прозреть и обрести слух в призрачном мире. Беда в том, что ты не смог сам вернуться оттуда. Это же так просто, если хочешь… Значит, ты не очень-то хотел. Значит, эта жизнь тебе не слишком дорога, если покой небытия так долго мог не отпускать тебя. Ты ещё толком не начал жить, но уже устал. Устал от одного только предчувствия жизни. В этом нет ничего странного, малыш… Странно то, что мы до сих пор ещё существуем. Странно то, что в племени пусть редко, но ещё рождаются дети. Странно то, что мы до сих пор не превратились в диких зверей, в чудовищ, которыми нас считают люди.
Учитель расстелил на земле полотенце и начал раскладывать на нём баночки из обожжённой глины. Сейчас он сделает смесь целебных мазей и начнёт залечивать ожог… А когда рана затянется, закончится и ученичество… Всё. И тогда у альвов больше не будет надежды. А значит, скоро и самого племени не будет – пройдёт год, пять, может быть, сто, прежде чем немногие оставшиеся в живых превратятся в диких зверей, наводящих ужас на людские селения. Но и это продлится недолго…
