Сколько лет ундина остается ундиной? Не знаю, для меня это до сих пор тайна за семью печатями. Вначале меня интересовали только сверстницы. Потом – сверстницы или девушки помоложе. Может быть, слегка старше – раньше и такое бывало, теперь нет.
Когда мы встретились с Аной, мне было сорок пять, ей – тридцать два. Сейчас ей тридцать семь.
Интересно, что происходит с ундиной в сорок? А в пятьдесят? Сохраняет ли она свою дикую, своенравную прелесть? Я не видел Ану два года. Похожа ли она на ундину, как прежде?
Русалки не прощают предательства. Однажды храбрый рыцарь Гульбрант заблудился в лесу и вышел к морю. В хижине бедного рыбака увидел его приемную дочь Ундину и без памяти влюбился. Она согласилась на брак и ради любимого отказалась от дара бессмертия. Гульбрант клялся в вечной любви и обещал морской деве: «Дыхание каждого моего утреннего пробуждения будет залогом любви и верности тебе!» Клялся… А потом изменил. И Ундина отомстила ему: «Пока ты бодрствуешь, дыхание будет при тебе, но как только уснешь, дыхание покинет твое тело и ты умрешь». Живет ли еще в моем сердце Ана, не изменил ли я ей? Не покинет ли меня мое дыхание, когда я усну?
От своего племянника-школьника, заблудившегося в пубертате, я узнал о нынешней классификации девчонок: ботанки, широкие и шкурки. Тинейджеры не объясняют, что скрывается за этими кличками, попробую дать свое толкование.
Ботанки – преданные идеям прилежания и ревностного отношения к своим служебным и учебным обязанностям, в общем, хорошие, умненькие и не очень умненькие девочки.
Широкие – обычные девочки, некоторые – с косичками; некрасивые, или хорошенькие, или даже смазливые; заурядные или очень толковые; нескладные, мешковатые или ловкие, подтянутые; пухленькие или голенастые; с круглыми животиками, ножками иксиком, гадкие пышки или костистые худышки, с пупырчатой холодной кожей, с красными хотимчиками.
И наконец, шкурки. Что можно сказать о шкурках? Шкурки – они и есть шкурки. О них можно и должно много говорить. Можно и не говорить – все и так ясно.
Потом все эти нимфетки могут расцвести и превратиться в простенькие ромашки или в настоящие домашние орхидеи, а то и вообще стать дивными звездами, вызывающими всеобщий интерес и вожделение представителей сильной половины человечества.
Берем среднестатистического – как его вычислить? – обычного, нормального самца хомо сапиенс. Даем фотографию девочек из одного класса. Выпускниц вуза. Фото группы девушек типа офисного планктона, женского коллектива сотрудниц клиники в белоснежных халатах, подтянутых приемщиц у стойки ресепшен автоцентра, прилизанных сотрудниц банка. Просим ткнуть пальцем в самую хорошенькую. Он не всегда покажет ундину. Ундин мало. И они маскируются. Могут замаскироваться под любую: под ботанку, под шкурку, даже под широкую.
Чтобы увидеть, распознать эту разящую наповал, властную нимфу, надо иметь особо чувствительное сердце, огромную чашу, наполненную опытом скрытого страдания и затаенной тоски. Быть художником от рождения и немного сумасшедшим. Надо, чтобы в глубине чресл кипел и пузырился флакончик с языческим ядом, доставшийся нам по наследству с древнегреческих времен; чтобы огонь от него струился по чуткому хребту и чтобы его вспышки закрывали иногда красными сполохами твои глаза; чтобы в голове темнело от спорадических ударов сладострастной боли, вечно пылающей на кончиках пальцев, на горящих, пересыхающих губах, и там, там, везде, в том числе внутри, откуда, облизываясь, извиваясь и шипя, тянется ядовитая спиральная лента поднимающейся кундалини. И если в тебе это есть, тогда ты узнаешь ундину, спрятавшуюся под обычной внешностью среди обыкновенных женщин.
