Ирочка Котек была первой моей ундиной. Совсем моей, если допустить, что ундина может быть чьей-то. Русалка, наверное, может любить, но все равно живет сама по себе.
Я сразу понял, что это ундина, как только ее увидел. Она задумчиво шла по безымянной улице между Инженерным домом и Артиллерийским цейхгаузом Петропавловской крепости. Совсем молодая, очень грустная и вконец потерянная. «Ей восемнадцать, наверное, студентка какого-нибудь гуманитарного вуза. Вечером учится, днем работает», – подумал я. Потом подтвердилось, что я угадал.
Институт культуры и восемнадцать лет!
Зачем я вообще подошел к ней? Мне уже почти двадцать семь, а тут совсем молоденькая девочка. Обыкновенная, такая, как все. Одета просто: невзрачная кремовая блузка, серая юбчонка и мягкие туфли без каблука.
Ее не назовешь красоткой. Глаза хоть и большие, но прозрачные и водянистые, уголки уныло опустились вниз. Ни краски, ни теней. Бледная кожа; волосы русые, прямые, стрижка без затей. Чуть одутловатые щеки, небольшой ротик, сложенный скорбным бантиком. Но ведь это не просто девушка, это ундина, черт бы меня побрал, – сердце стучало, как взбесившиеся часы, все существо мое кричало о том, что передо мной настоящая ундина. Не знаю уж, как я это почувствовал, но понял и не мог я упустить такой случай!
Мы разговорились. Я быстро уболтал ее – выставки, концерты, французское кино, «Розовый телефон»[27], книги… Она не очень разбиралась в искусстве… Наверное, ей хотелось быть хоть как-то причастной к миру культуры. Увы, в этом пороке ее нельзя было заподозрить. Впрочем, зачем тебе, милая, этот мир навороченных городских условностей и надуманных цивилизационных ценностей? По мне, ты и так хороша своей юной, не замутненной излишками знаний свежестью, наивностью и непосредственностью.
Чудная пора, в ее возрасте все кажется притягательным и интересным. Обратил внимание на женственные движения милых ручек и оттопыренных пальчиков. Руки выдают человека. Ноги, кстати, тоже.
Пили кофе, весь день гуляли по Невскому, Мойке, Апрашке, вечером пришли ко мне.
Разделась сама, просто и буднично, без всякого стеснения… Возможно, привычно. Привычно – непривычно, какая мне разница? Разделась… И тут я потерял дар речи. Там, в крепости, мог ли я представить себе, как она хороша? Настолько безупречна, что у меня, живого свидетеля чудесного явления Елены Прекрасной в скромной квартире обычного крупнопанельного дома, в тот момент перехватило дыхание.
Она улыбалась – смотри, вот я какая! Лицо преобразилось, освещенное сиянием этой ее замечательной улыбки, – бирюзовые глаза лучились, губы налились соками жизни, блеснул белым прибоем ряд идеальных зубов. Нагая и бесконечно прекрасная – «Я знаю, ты один видал Елену без покрывала, голую, как рыба, когда ворвался вместе с храбрецами в Приамов полыхающий дворец»[28], – изумительное совершенство!
Твердые, вразлет груди, светящаяся кожа и длинные ноги идеальной формы. Руки, плечи, бедра – не худые, не полные – чуть припухлые, по-детски округлые. Пальчики рук и кисти разведены в стороны, вся она исполнена ожидания любви и ласки, которые по закону всемирного тяготения непременно должны настигнуть ее. Разве кто-то смог бы отказать в любви этой юной нимфе? Через некоторое время ее восхитительное тело начало струиться и уплывать куда-то перед моими глазами.
