После эфира Ирина в режиссерской рыдает у Светки на плече: в кои-то веки понравился мужчина и так опозорилась! Оператор в первый раз посмотрел с интересом, но это был интерес: «И как же ты выпутаешься, бедная овечка?» Света: «Вовсе он и не так смотрел. А с сочувствием и умилением. Вот завтра придешь, и сама узнаешь». Но Ирина уверяет, что после такого позора никогда в жизни здесь больше не появится.
– Я же хотел тогда проводить вас после эфира. – Возвращает Ирину в настоящее Саша.
– Я сразу же убежала расстроенная… Хотели проводить? А чего тогда слова мне сквозь зубы цедили? Я же помню, что не понравилась вам.
– Ну, мне сначала показалось, что вы какая-то глянцевая, не люблю приглаженных фиф, сначала так о вас и подумал.
– Да это Светка меня пригладила перед первым рабочим днем.
– А потом увидел растерянную с платком в руке, понял, что нормальная баба. Хотел ваш адрес у Светы спросить, но ее как раз директор вызвал, её уволили за тот прямой эфир. А потом и я решил в Москву переехать.
Поезд тронулся.
– Давайте поменяемся, вам там будет дуть, – предложил мужчина.
Она поднесла руку к стеклу.
– Да нет, ничего, не дует.
– И все-таки, – Саша встал, – пересядьте на мое место.
Они поменялись местами.
– Хотите яблок? Угощайтесь! – Предлагает мужчина. Он достает из сумки яблоки и выкладывает на стол.
– Спасибо.
Они синхронно потянулись к яблокам, одновременно взяли по одному, улыбнулись друг другу и почти одновременно надкусили.
За окном купе уже давно не было московских высоток, мелькали небольшие деревенские домики, быстро проносились фонари, лес превратился в сплошную стену. Огромная жёлтая луна бежала рядом с поездом, как собака.
– Что-то проводницы долго нет, вы позволите, – молодой человек встает и тянется через женщину к карману своего пиджаку, висящему на крючке, – я забыл паспорт выложить.
– Я вам подам пиджак.
Теперь его лицо очень близко, она видит, как жилка пульсирует у него на виске, но рассматривать неудобно, и она опускает глаза.
– Не надо, сейчас. – Он долго роется в кармане, наконец, выуживает свой паспорт.
Кладет его на стол. Ирина смущенно смотрит в окно,
– Ну и какие у вас таланты, кроме пения?
– Еще стихи пишу, – призналась вдруг Ирина, неожиданно для себя самой.
Свои стихи она не любила выносить на публику, считала слишком личными и делилась ими только с близкими людьми.
– Почитайте.
– Вдруг этот мир, лишь чей-то долгий сон,
Что грезится большому существу,
И в каждый миг проснуться может он,
Разрушив всё, чем я живу.
Мозаикой посыплется стоп-кадр,
Где сын бежит, смеясь, среди колосьев.
И прыгает макушка в васильках,
И я смеюсь, и жить на свете – просто.
– Хорошо. Про внезапность смерти, ее необратимость. А жизнь в детях, это их беспричинное веселье… как антитеза, да?
– Я так глубоко не копала. – Удивилась Ирина такому восприятию своего стихотворения.
– Мне понравилось. Я макушка сына в васильках – это васильки такие высокие выросли или сын такой маленький?
Ирина засмеялась.
– Это веночек у него на голове из васильков. Сразу видно, что вы – технарь по профессии. Гуманитарий не задал бы такого вопроса. Вы всю жизнь оператором так и проработали?
– Да, еще немного режиссером, монтажером, журналистом.
– А что снимаете?
– Документальные фильмы, в основном.
– О чем?
– На социальные темы. На духовные. Про монастырь, например, последний – про хоспис. Про людей, живущих там, про волонтеров.
