Вечный Путь - страница 35

Робинс подбежала к Линн и обхватила рукой за талию, не дав сползти на землю.

– Не меня, – выдавила из себя Линн. – Его!

– Да какого хрена ты печешься о нем! Лучше подумай о нас! О нас, а не о нем! Пусть эта скотина сдохнет!

Сержант ударила тафу ногой с таким остервенением, словно он олицетворял собой все зло во Вселенной.

– Ты слышала меня! – Линн было трудно говорить, но она совершила невозможное, – Хватай его и тащи внутрь!

– А иначе что? Врежешь мне, как этой малолетней дуре?

– Врежу… если придется.

Разбитые губы Линн перекосились от боли. Она вытащила руку из-за пазухи. С сумасшедшей настойчивостью ее преследовала мысль о том, что все это могло померещиться ей во время легкого солнечного удара. Линн заставила себя опустить взгляд: пальца не было, и нижняя часть ладони отвисла как губа у собаки. Из раны продолжала струиться кровь. Куртка снизу и брюки сверху уже насквозь промокли.

Линн опять застонала – не столько от боли, сколько от обиды и жалости к себе. Необратимость случившегося разрывала ее на части. Хотелось вздернуть на ноги проклятую дикарку, которая валялась мертвой у забора, и убить ее во второй раз. Слезы текли по щекам, оставляя дорожки на грязном лице.

Робинс выругалась, закинула винтовку за спину, схватила тафу подмышки и поволокла вдоль стены. Она старалась не смотреть на него. Линн разорвала упаковку с гигиеническими тампонами, выудила из нагрудного кармана платок, кое-как завернула в него несколько штук, потом заткнула и туго перевязала изувеченную ладонь. Платок сразу начал пропитываться кровью. Она подобрала винтовку Тины и, опираясь на нее как на трость, побрела следом за Робинс.

Ходоки попрятались за дюнами, но они будут наседать до тех пор, пока не перебьют на станции всех до единого. А потом надругаются над трупами. Это стало ясно, как только духи пустыни забрали первую жизнь.

Чтобы устоять на ногах, Линн всем телом наваливалась на винтовку. Каждый шаг давался с величайшим трудом. Реальность ускользала от нее, как выскальзывает из пальцев мокрая рыба только что поднятая сетью из глубины. Во рту и в горле все горело, а под рукой ни единой капли воды.

Они ввалились в технический пакгауз. Робинс оставила тафу возле двери и отошла в сторону, брезгливо вытирая ладони о штаны. Она делала это преувеличенно долго и усердно, как будто хотела убедить в чем-то всех вокруг и прежде всего саму себя.

Линн стащила окровавленную куртку, оставшись в одной майке на бретельках, взяла с полки аптечку, уронила ее на пол и снова расплакалась. Усталость и боль вытягивали из организма последние искры энергии. Она опустилась на колени, расстегнула красный пластиковый контейнер, вытащила из ячеек бинты и дезинфицирующие препараты. Робинс стояла в дверях и сворачивала очередную вонючую самокрутку. Она больше не пыталась помочь, но Линн и не нуждалась в ее помощи.

Надин обмотала бинтами ногу Тины. Она использовала целую катушку толщиной в рулон туалетной бумаги. Но для Тины это было уже не важно. Судя по количеству вытекшей крови, мучиться ей осталось недолго. В госпитале, при наличии врачей и современного оборудования, Тину еще могли откачать, но в полевых условиях ее шансы на выживание стремились к нулю. Линн почувствовала невольное облегчение от того, что Тина больше не способна орать.

Она вспоминала свою резкую отповедь, свою пощечину, горящую на щеке Тины как серия восклицательных знаков. Линн обошлась с ней жестоко вовсе не потому, что испуганная неопытная девчонка этого заслуживала. После гибели Сильвии, Линн сама балансировала на грани срыва, и Тина удачно подвернулась под руку. Теперь она обречена мучиться бессмысленным чувством вины. Избавить ее от этой тяжести некому. Тина уже не в состоянии ни простить ее, ни осудить.