Невыразимо, редчайше она красива!
Колеса неторопливо постукивают по рельсам. Медленно плывут за окном заснеженные поля, сосновые перелески, желтые трансформаторные будки, линии высоковольтных передач… Последняя предновогодняя неделя. Небо закрыто слоистыми тучами. Временами сквозь них просвечивает мутное пятно солнца.
В вагоне тихо. Пассажиры играют в карты, читают, спят.
Я смотрю в окно, затем на пассажиров, и всякий раз мой взгляд пролетает по ее наклоненному лицу.
Наконец вокзал!
Мы идем рядом.
Я касаюсь рукава ее дубленки.
Ее глаза так близко передо мной! Яркие, наполненные живым блеском!
– Вы не узнаёте меня?
Быстро меня разглядывает.
– Вы ехали в электричке.
– Да. Но раньше… Мы виделись раньше.
– Я не помню.
– В день празднования Октябрьской революции. На набережной Невы.
– С этим что-то связано?
– Совсем ничего. Мы не сказали друг другу ни одного слова. С вами была девочка лет тринадцати.
– Мы ходили с сестрой.
– И потом я ехал с вами в автобусе и отстал. Я искал вас.
– Искали? Для чего?
– Я хотел увидеть ваше лицо еще раз.
Нас толкают сразу с двух сторон: справа – поток людей, идущих к вагонам, слева – идущих от вагонов.
– Разрешите мне пойти с вами?
– Я иду встретить близкого человека.
– Тогда дайте мне ваш адрес или телефон. Я боюсь потерять вас снова.
Она постигает слово «боюсь».
– Хорошо. Вот он!
Я записываю номер шариковой ручкой на своей ладони.
– Как вас зовут?
– Ирина, – не сразу, как бы преодолевая невидимую преграду, произносит она.
Толпа людей оттесняет ее в сторону, затягивает в свой водоворот, и она не противится этому.
Всё, что осталось у меня, – цифры на ладони.
Цифры на ладони – она.
И теперь, спустя столько лет, я помню то сильнейшее волнение, то ликование, которое бушевало во мне, когда пройдя по проходу вагона и осматриваясь, она села на свободное место напротив меня.
Она нашлась! Она явилась сама! И она села именно напротив меня! Ведь были и другие свободные места.
Даже сейчас, оставляя за пером эту строку, я испытываю волнение!
Еще одна драгоценность в моей памяти – та короткая пауза перед произнесением имени. Имя – ключ к ее образу, имя сокровенно, оно – ее тайна, его открыть труднее, чем номер телефона.
Я сразу позвонил ей.
Разумеется, ее не было дома. Но медлительно-распевный женский голос сообщил мне, что она будет к пяти часам вечера, и неожиданно спросил:
– Это Юрочка?
Я замешкался, не зная, как ответить о себе.
И вдруг я понял, что сегодня же могу увидеть ее.
Канал был во льду, и набережная таинственна и темна. Кое-где чернели ледяные катки, до блеска раскатанные школьниками.
Я шел вдоль решетки канала. Чем ближе придвигались цифры номеров на домах к тому числу, которое я узнал по телефону, тем нетерпеливее билось мое сердце. Сам городской пейзаж, затаившийся в зимних сумерках, сама тишина сумерек, когда в неподвижном воздухе слышны шаги и хруст снега и, кажется, улавливаешь в каждом звуке сразу и прошлое и будущее, ибо все вокруг тебя странно, неясно, расплывчато, вызывали во мне восторг.
Этот дом!
Трехэтажный, приземистый, как бы вросший в заснеженный земной шар, он стоял на углу пересечения двух замерзших каналов. Он был тяжеловесен и непородист. Усталость таилась в его серых стенах. И своей бездарностью он вызвал во мне чувство недоумения.
Напротив парадной находился плавный спуск к воде; собачьи следы, оставленные на снегу, вели вниз, на лед канала. Я встал возле перил и, глядя на окна третьего этажа, начал гадать, какие из них принадлежат ей. Два горящих окна были завешены портьерами, третье – темное – блестело стеклами, в четвертом не было видно ничего, кроме освещенного угла стены и края висящей на стене картины. Мгновение, и оно погасло.
