– Я все равно ждал бы вас, – сказал я. – Но в том, что вы – рядом, моей заслуги нет. Я знал, что вы придете.
– Почему знали? – спросила она тихо, без вчерашнего раздражения, без гнева, почти задумчиво.
– Потому что вы родились для меня. Мне надо было только найти вас. Я нашел.
Она ничего не ответила.
О чем-то думала.
– Пойдемте! – сказала она. – Вам надо согреться. Вы заболеете.
«Она его не любит», – понял я.
В полутьме пустого сада она плыла рядом со мной.
Снег трещал так визгливо, словно мы ступали по осколкам стеклянных бокалов.
Громада колокольни, накреняясь в воздухе, упала позади нас длинной тенью.
От сильного переохлаждения и голода сознание мое мгновениями затуманивалось. И когда Ирина наконец остановилась у двери квартиры и достала из кармана ключи, у меня закружилась голова…
Чем повеяло в мое лицо, губы, ноздри вместе с теплом из этого жилища? Терпким ароматом свежей хвои и медовым запахом акварельных красок.
«Здесь и должно пахнуть хвоей и медом…» – вспомнил я.
Из не видимых мною комнат навстречу нам в коридор вышла хрупкая, очень стройная женщина лет сорока пяти, с точно такими, как у Ирины – яркие белоснежные белки! – карими глазами и с еще более густой, чем у дочери, лавиной волос, собранной на аккуратной ее голове в тяжелый узел.
Женщина была в зеленом вязаном костюме, сильно приталенном, отделанном черным и делавшем ее еще более миниатюрной. Колье из необработанного янтаря охватывало ее высокую и неожиданно по отношению к лицу старую шею. На пальцах обеих рук блестели серебряные кольца.
– Это моя мама, – сказала Ирина. – Ее зовут Елена Васильевна.
«Ее мать и должна быть такой замечательной женщиной…» – подумал я.
Елена Васильевна долго с нескрываемым любопытством разглядывала меня, изучая мои черты, и промолвила удивленно:
– Где вы так страшно замерзли?
– В саду. У собора.
– У Николы Морского?
– Да.
– Зачем же вы не зашли к нам сразу? Я все время была дома. У нас всегда кто-нибудь есть дома.
Она внимательно наблюдала за тем, как я неловко – руки плохо слушались меня, – снимал куртку, вешал куртку на крючок.
Вдруг она коснулась своими легкими пальцами моего лица.
– Вы – совершенный лед! – в ужасе воскликнула она. – Вас надо немедленно отогревать, иначе вы получите воспаление легких. Ириша, надо сделать молодому человеку горячую ванну!
– Не беспокойтесь! – испугался я. – Мне достаточно отогреть пальцы рук. Они у меня были отморожены.
– Тогда – много горячего чаю! С водкой!
Ирина провела меня в ванную комнату.
И сейчас же она ушла. Мы не сказали друг другу ни одного слова.
Вдруг я увидел свое лицо в настенном зеркале над раковиной умывальника. Я никогда прежде не видел у себя такого страшного лица. От холода оно было черно. Глаза болезненно блестели в глубоких темных впадинах, и под ними серели вздувшиеся мешки.
– Ириша, где у нас водка? – слышал я голос Елены Васильевны. – У нас было четверть бутылки водки. Я хорошо помню.
– Мама, у нас давно нет той водки, – отвечала Ирина.
– Тогда что же у нас есть?
– Не знаю.
– Вино есть?
На натянутой над ванной леске сушилось несколько пар женских капроновых чулок и ночная рубашка. На полочках стояли в фигурных флаконах шампуни, эликсиры, из граненого стакана торчали щетиною вверх разноцветные зубные щетки, рядом лежали зубные пасты в бело-синих тюбиках и расчески для волос.
– А как получилось, что молодой человек так страшно замерз? – доносился издали голос Елены Васильевны.
