Медальон! Он такой же как у меня – значит это тоже ведарь? Быстрее бы закончился сон, ведь там Юля…Там Юля!!!
Вот и меня цепляет, хотя вряд ли из-за везучести Степана. У нас почти все воины в той или иной степени ранены. Убитых не успеваем хоронить, огромные серые крысы шмыгают по трупам. В наше окно уставился пустыми глазницами мой старый знакомец. Наглые вороны выклевали ему глаза. Михайло лежит всего в сотне метров, но к нему нельзя приблизиться – летним ливнем сыплются пули, бомбы, гранаты. Артобстрел продолжается, снаряды ухают с частотой швейной машинки, гул от взрывов почти сливается в один сплошной вой. Наша артиллерия отплевывается в ответ.
Я протягиваю ленту с уложенными свинцовыми малышами, щелкает затвор и «Максимка» снова оживает, посылает смерть по чернеющим окопам. Степан редко стреляет мимо, за каждую пригоршню патронов окопы расплачиваются одной немецкой жизнью. Наш пулемет редко стоит без работы…
Я невольно стал сопереживать солдату. Жар битвы увлек меня – если сейчас не могу узнать, что случилось с Юлей, так хоть больше запомнить из показанной жизни.
Разведка доносит, что идут странные приготовления у немцев, показываются какие-то баллоны, трубки. Мы догадываемся, что грядет химическая атака, но не можем ничего ей противопоставить. Остаётся стараться выбить как можно больше противников. До чего же тошно смотреть, как палач раскладывает свои инструменты.
В желтое небо, похожее на голландский сыр, взвивается яркая ракета – что-то начинается. Какой-то сигнал для немцев, хотя нас и так обстреливают не переставая.
Пехотная атака?
Вряд ли, когда немцы идут – их пушки молчат. Не желают они попадать под свой обстрел.
Неужели начинается химическая атака?
– Петруха, смотри! – Степан машет головой на окопы. – Вон она как, смертушка-то приходит!
Я облокачиваюсь на выщербленный подоконник и выглядываю наружу, где из окопов выползает темно-зеленая полоса. Ветер весело гонит эту тучу в нашу сторону, словно туман набегает на чахлые деревца в долине. Однако, если утренний туман светлеет белыми космами, то эта туча зеленеет болотной тиной.
Смерть идёт, накрывает широким подолом балахона всё, что попадается на пути. Вижу, как хватаются за горло пехотинцы в окопах, сгибаются и падают скрюченные люди, похожие на мух, что засыпают зимой между стекол.
– Отче наш, иже еси на небеси! – кричит молодой солдат, что стоит у скрытой в рощице пушки, когда к нему подползает волна.
Мы зачарованно смотрим на нее – впервые сталкиваемся с такой подлостью войны. Ни противогазов, ни баллонов с кислородом, лишь взрывающиеся снаряды, визжащие осколки и неумолимо ползущая широкая полоса. Около тысячи человек в крепости, и никуда не отойти – артобстрел не дает высунуться.
Я был готов взвыть вместе с солдатом от полной безысходности – деваться некуда и молодое тело должно лечь бездыханным трупом. Наверно, так себя ощущают приговоренные к смертной казни, которых ведут к месту последнего вдоха.
– Эй, Петруха, воду тащи! – Степан скидывает сапог и живо разматывает ткань портянки, затем орёт так, что перекрывает грохот взрывов. – Бойцы, укутывайте рыла мокрой тряпкой!!!
Солдаты, кто слышит клич, тут же садятся на пол и начинают исполнять указание. Темно-зеленая масса приближается, подергивается как живая под порывами ветра. Клубятся валы дыма внизу, сверху полоса разрывается на зловещие клочья.
