– Не лезь, девка! – Священнослужитель, с размерами которого не могла соперничать даже хорошо откормленная свинья, грубо оттолкнул её.
– Он просто хотел есть, – всхлипывая, пропищала девчушка лет шести, и показала пальчиком на руку мальчика, в которой был сжат кусок снега. Да это и снегом было сложно назвать. Его-то и выпало всего ничего, а то и вообще был кусок грязи с несколькими налипшими на него белыми хлопьями.
– Это же снег! Всего лишь снег!
– Не положено снег есть! – завизжал он. – Он был ненормальным! – Священнослужитель трижды перекрестился и пнул ногой коченеющее тело. – Туда ему и дорога! – Добрые люди одобряюще загалдели. – А ты, девка, знай своё место!
– А ты своё знаешь?
Нехорошо сверкнули глаза божьего человека. Морда его налилась отнюдь не праведной злобой. Крепко зажатый в руке посох дёрнулся, и Саша повалилась на бок. Снег обжёг разбитую щёку.
– Мужа нет тебе, чтобы научить, как вести себя, – прорычал священник. – Но боженька наш всё видит, не сомневайся!
– Я и не сомневаюсь, – тихо произнесла Саша, глядя вслед священнику. – И я тоже.
– Не стоит тебе, милочка, нарываться. – Саша вытерла рукавом кровь со щеки, и хмуро посмотрела на бабу Настасью. – У самой-то рыльце в пушке. Думаешь, никто не заметил, что избу-то вашу хворь обошла, что по ночам ты шляешься бог весть где? А я заметила!
Баба Настасья с вызовом глядела на Сашу. Её чересчур румяное лицо так и распирала уверенность и бесстрашие. "Я всё знаю, – беззвучно говорило оно. – Ты у меня на крючке".
Пальцы Саши начали покалывать, и в глазах появился яркий зеленоватый блеск расширяющихся зрачков, да такой, что её соседка сделала шаг назад.
– А вы, баба Настасья, думаете, никто не замечает, что румянец-то ваш уж больно сытый? – вкрадчивым голосом ответила ей Саша, делая шаг вперёд. – Что будет, если я бусы-то ваши с шеи сорву? – Саша щёлкнула пальцами перед лицом соседки, и та вздрогнула. – Будете ли вы так же румяны? – Саша сделала ещё один шаг. – Будут ли ваши дочери-страшилы, прости меня Господи, так же самоуверенны? А, баба Настасья?
Женщина схватилась за свои бусы и очень быстро, как для своей комплекции, бросилась наутёк.
Саша почувствовала лёгкое удовлетворение, но повернувшись к матери, всё ещё стоящей поблизости, оно сменилось печалью. В глазах матери читался не столько укор, сколько панический ужас и страх.
До позднего вечера мать так и промолвила дочери не слова. Даже отец, видимо узнавший о произошедшем, помалкивал. Только братец не замолкал ни на минуту, чирикая, как воробушек, о том, о сём, и неустанно вырезая, как учил его отец, из дерева фигурку животного, отдалённо напоминающего кошку.
Саша чувствовала, что что-то неладно, но не теребила мать с расспросами, терпеливо ожидая, когда та созреет для разговора сама. Так и произошло.
– Ты должна уйти. – Вопреки свойственной ей деликатности и сдержанности, мать рубанула с плеча.
Миша выронил из рук только что законченную фигурку, и вопросительно поднял на мать глаза. Саша же даже не дёрнулась, всё так же спокойно продолжая штопать отцовский кафтан.
– Мать, да ты что? – поперхнулся отец, топивший в ведре снег.
– Тебя не было там! – взвизгнула она. – Ты не слышал, что говорила наша соседка! А я была, и слышала! Настасья не из тех, кто забывает обиды!
– Ей самой есть, что скрывать, – подала голос Саша. – Она не будет…
– Будет, – перебила мать. – Я видела, как она шепталась с другими. Даже, если её первой рвать будут, она тебе за собой потащит, и нас следом.
