Кирилл смотрел на меня с откровенным изумлением. Я боялась, что он вдруг спросит, с какого перепуга молодая девушка в наше время свободно цитирует Евангелие. Но он только поинтересовался:
– Ты только Матфея знаешь?
– Не дословно, конечно, но раньше многое из всех четырех знала, сейчас, наверное, что-то подзабылось.
Елена Афанасьевна закрыла рот, потом снова его открыла, словно собиралась что-то сказать, потом все же передумала. Она быстро собралась и ушла – несомненно, обретать Христову благодать.
– Ты, случайно, в монастырь не собиралась?
Кирилл все же перешел к неудобным вопросам, пусть и подбирающимся к теме издалека. До встречи с ним я провела несколько лет в своем собственном персональном монастыре, но как это попроще ему объяснить? «Милый, это такая длинная история, давай присядем, и я успею рассказать ее тебе раньше, чем на землю упадет большой метеорит». «Дорогой, это покажется тебе необычным, но все было так ужасно, так ужасно». «Солнышко мое, это был такой мрачный особняк, а в нем жила вредная старуха, которая заставляла меня читать ей Евангелия вслух целыми днями».
В итоге я ограничилась более коротким:
– Нет, но что ты думаешь о 28 строфе пятой главы: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем»?
Кирилл обнял меня и уронил на кровать:
– Виновен. С этой женщиной я прелюбодействую все время…
Зазвонил телефон.
Даже в выходной моего любимого мужчину ждали писательские подвиги.
Не следовало начинать день с цитат из Библии. Тем более с таких цитат. Кирилл уехал на целый день, и я расстроилась. Но, поразмыслив, решила, что терять время не стоит, если можно попробовать разузнать что-нибудь интересненькое.
Обычные девушки хорошо ориентируются в каких-нибудь политических кулуарах или театральном закулисье, но я необычная девушка, и если бы проводились соответствующие чемпионаты, я была бы бесспорной чемпионкой по ориентированию в больницах любого уровня.
Несмотря на все преграды и заслоны, возведенные заботливой мамой Ариадной возле навороченной палаты дочери, я проникла туда примерно к трем часам дня. Все, что потребовалось – белый халат, акцент и пара сотен рублей.
Осинка лежала в лекарственном сне, облепленная капельницами и трубочками катетеров. Ее койка выглядела подобием стартового ракетного комплекса. Вокруг стояли мониторы, датчики, компьютеры. Половина из них не несла никакой информации вообще (и не могла нести, так как даже не была подключена к розеткам). Видимо, руководство больницы собрало всю эту бутафорию ради произведения впечатления на Ариадну (и выставления соответствующих счетов за лечение). Я уже знала, что, несмотря на жалкий вид подруги, ее будущее выглядело вполне оптимистично. Но если между собой сиделки трепались об этом свободно, то звезде преподносили только неопределенные домыслы и только из уст медицинских светил.
Я осторожно примостилась на край постели Осинки. И бережно взяла ее руку в свою. Давай, подружка, постараемся увидеть что-нибудь еще. Белая рука лежала в моих ладонях теплым, но безжизненным фаршем. А я ничего не ощущала. Совсем ничего.
Не было даже малюсенького намека на самое крохотное виденьице. Даже мыслей никаких в голову не приходило. Кроме того, что кто-то из ухаживающих за Осинкой сестер был весьма небрежен – один из прежде холеных ногтей на руке пациентки был варварски зарезан до мяса.
