– Ты же знаешь, как я плаваю… – он задумчиво почесал кончик носа.
Дюнка хлопнула ресницами. С однокурсниками она умела быть вполне бесцеремонной, однако любая бестактность в отношениях с Клавом повергала ее в панику. Сейчас она, кажется, ухитрилась задеть его самолюбие, потому что до того берега ему явно не доплыть.
– Тогда на бублике покатаемся…
Обладателями «бублика» были трое парней на трех потертых ковриках, с тремя стреноженными мотоциклами на заднем плане. Парни пили лимонад и лениво перебрасывались какими-то игральными фишками; рядом, у самой воды, лежала и высыхала огромная камера от самосвала – частью серая, как сухой асфальт, частью черная, блестящая, будто тюлень в зверинце. Клав поднял брови – в здравом уме и трезвой памяти просить что-либо, да еще у этих ребят, было ему глубоко противно.
Но Дюнка уже шла по песку, шла прямиком к парням, и Клав увидел с невольной ревностью, как три пары мутных глаз отрываются от фишек, и в них, в глазах, загораются задевающие Клава огоньки. А Дюнка идет, в купальнике цвета змеиной чешуи, идет и несет на голове, будто кувшин, дерзкую высокую прическу…
Клав напрягся. Шутки-шутками, но если эти лбы позволят себе что-нибудь такое… Или что-нибудь, что Клав сочтет таким…
Нет, не позволят. С Дюнкой – нет. Она уже говорит о чем-то, указывает на камеру-«бублик», и в голосе ее нет ни смущения, ни вызова, ни развязности, ни страха. Дюнка умеет разговаривать хоть с овцой в загоне, хоть с волком в лесу, хоть с директором лицея господином Федулом. И, кажется, все это не составляет ей труда…
Сложнее всего ей дается общий язык с Клавом. Он патологически боится его обидеть. Она ни капельки не умеет скрыть свою привязанность, а это плохо. Это расслабляет. Женщина должна быть слегка недосягаемой…
Камера покачивалась на воде, и она перестала быть серой. Черная, как морское чудовище.
– Господин Старж, поднимитесь на палубу! Господин Старж, с нашего корабля уже убежали все крысы, вы можете спокойно лезть на капитанский мостик! Эй, господин Старж, еще секунда промедления, и команда поднимет мятеж! Эй, Клав, повесить на рее, принесите мне бутылку рома, и золото в наших сундуках! Йо-хо-хо, через глаз повязка, догоняй!..
Он всегда с опаской относился к воде, и потому взобрался на камеру раньше, чем ноги его перестали доставать до дна. Вода вокруг кипела – Дюнка била руками, дробя солнечные блики, ныряла, сверкая змеиной чешуей купальника, и у Клава захватывало дух. Дюнка любила говорить о себе, что она – морской змей. Раньше Клав не знал, что змеи бывают такие эротичные.
Он зажмурил глаза. Он понял вдруг, что счастлив. Мгновение острого счастья, которое нельзя удержать, но можно только запомнить. А потом вспоминать долго, долго…
Дюнка почувствовала его настроение. Перестала барахтаться, сосредоточенно вытолкала камеру подальше от пляжа, поближе к стене камыша, где дремал в дырявой лодке колоритный пожилой рыболов.
– Ты знаешь, Клав…
Голос ее казался чуть охрипшим. Не то от прохладной воды, не то от пиратских воплей.
– Знаешь, Клав… А давай поженимся? Завтра, Клав, пойдем и поженимся, вот смеху-то будет!..
– Завтра, – он наставительно поднял палец, – завтра у меня экзамен. Общая история.
– А послезавтра у меня, – огорчилась Дюнка. – когда же мы поженимся? А?
Клав с беспокойством ощутил, что не понимает, шутит Дюнка или нет. Или здесь только доля шутки? Скажем, процентов шестьдесят?..
