Квартира Вронского превратилась в улей: до переезда осталось меньше месяца, а тут ещё и поездка от которой нельзя отказаться. Валентина не знала за что хвататься. Нелегко с насиженного места срываться, когда только-только жизнь наладилась. И перед высокопоставленным товарищем мужа лицом в грязь ударить не хотелось, а значит надо быть на высоте.
В последние недели перед отъездом Анастасия всё чаще стала пропадать по вечерам, порой задерживаясь где-то до глубокой ночи. Вронский дневавший и ночевавший в это время на работе ничего не замечал, а на все вопросы матери девушка ссылалась на необходимость подготовки к выпускным экзаменам в музыкальном училище.
Чемоданы собраны, Вронский с женой места себе не находят: до поезда два с половиной часа осталось, а Настасья ранним утром выскочила из дома, сказав, что забыла забрать платье у подружки, и до сих пор не вернулась. До вокзала рукой подать, но Валентина нервничала, да и Вронский тоже нервно мерял шагами кухню, нет-нет да поглядывая то в окно, то на отводящую взгляд жену.
«Что ему сказать, если спросит?» – ломала голову женщина. В последнее время ей не удавалось повидаться с дочерью. Та придёт поздно, закроется в своей комнате, и разговаривает через дверь. Валентина чувствовала, что творится что-то неладное, однако раньше она мужа нервировать не желала, надеялась, что всё само собой образуется, а теперь что-либо предпринимать было поздно. Куда ушла дочь? К какой из подружек? Да и к подружке ли вообще? А что будет если у неё роман? От этой мысли Валентине поплохело. Никогда не подводившее её чутьё, буквально орало: так и есть! И всё кончится плохо. Очень плохо.
За час до отправления, блудная дочь наконец-то заявилась домой и, как и всегда в последнее время заперлась в своей комнате.
– Настасья, ты поступаешь безответственно, – через дверь выговаривал ей Вронский. – Ты же знаешь, что мы уезжаем, что эта поездка очень важна для меня. Для всех нас! Где ты пропадала столько времени?
Девушка молчала в ответ, а отец, поглядывая на часы, чьи стрелки неумолимо приближались к минуте «Х», всё больше распалялся. Он кричал, извинялся, пытался выломать прочную дубовую дверь, умолял, но Анастасия оставалась глуха.
– Сделай же уже что-нибудь! – зашвырнув вглубь коридора форменную фуражку которую до того мял в руках, выкрикнул Вронский.
Валентина молча смотрела то на впервые повысившего на неё голос мужа, то на закрытую дверь, ведущую в спальню дочери, и не знала: что делать?
– Настя, девочка, – робко позвала она, не особо рассчитывая услышать ответ.
Из комнаты раздались всхлипы, и хриплый, сдавленный голос едва различимо произнёс:
– Я никуда не поеду.
– Что? – Вронский буквально взъярился услышав эти слова. – Что значит – ты никуда не поедешь? Кто вообще тебя спрашивать будет?..
Он что-то кричал ещё, но Валентина уже не слышала. Её сознание разрывалось, между мужем и дочерью, она не понимала, что движет Настасьей, но это нечто было очевидно довольно веским, если девушка оказала столь яростное сопротивление. Догадки одна страшней другой рождались в сознании. Женщина жалела, что не находится в одной комнате с дочерью и не может прочитать её мысли. Это расставило бы всё по местам, но та словно чувствовала, потому и избегала мать в последнее время.
Вронский в очередной раз взглянул на часы и испустил то ли вздох, то ли стон. До отправления оставалось двадцать минут. И тут дверь отворилась. Увидев Анастасию, Валентина вмиг узнала всё! Взгляд, словно надеясь на ошибку, скользнул по облачённой в мешковатое, свободного покроя платье фигуре дочери. Сознание отказывалось принимать истину. Панически искало выход. И нашло: мир перед глазами поплыл, его заволокло туманом, и сознание женщины растворилось в небытие. Глава семейства, едва успевший подхватить жену на руки, с укором взглянул на дочь.
