Или в те времена, сразу после выхода высочайшего указа, никто реестров не вел? Может и такое статься. Тогда-то бумаг было больше, но и терялись они куда чаще. Никаких тебе общих баз, облачных хранилищ и мгновенного обмена информацией.
Нет.
Все равно ничего не понятно.
Кроме того, что мне, кажется, очень сильно повезло. Но это-то и подозрительно.
Закутавшись в старенький – еще в студенческие времена его прикупила, с первой стипендии – любимый халат, я выглянула из душа.
Афанасьев колдовал над плитой.
Плиткой. Нормальная-то плита не встала, а вот плитку электрическую я прикупила. Одной много ли надо? Холодильничек тоже подобрала как-то.
И вот куда его?
С собой?
А как? Еще ведь вещи, пусть немного, но все-таки… и телевизор. Ноут ладно, он маленький, кину в сумку и все. Телефон. Зарядки. Что еще? Косметику. Полотенца в количестве трех штук и массажер для ног, приобретенный в пору осенней депрессии. Я его даже распаковала.
- Садись, - велел Афанасьев.
Стол у меня был так, не стол даже, а доска, приставленная к подоконнику и ножкою подпертая. Сотворила его не я, а жилец, который обретался в этой норе до меня. Но я приспособу оценила.
А вот стул уже родной, притащенный с ближайшей помойки.
Нет, участковые ведьмы получают неплохо, но мне вот как-то всегда было жаль деньги тратить. То ли сказалась привычка экономить, то ли сама по себе я была жадной.
Стало вдруг стыдно.
И перестало.
Афанасьев раскладывал по тарелкам яичницу. И вот как получилась-то! Белые озера белка, который схватился плотно, без соплей, и в то же время яркие острова желтков. Сверху – мелко порубленный лук.
Кусок сливочного масла, что таял и расползался тонкими ниточками.
Хлеб.
И тушенка, вывернутая из банки в глубокую миску.
- Ешь, - Афанасьев подвинул тушенку ближе. – Не стесняйся.
Я бы, может, и застеснялась, но голод… запах… кажется, в жизни я такой голодной не была. А потому только и выдавила:
- Ш-пасибо.
С набитым ртом, конечно, не слишком вежливо, но плевать. Так мы и ели. Я жадно, пусть и стараясь не подавиться, Афанасьев – неспешно и явно за компанию.
После и чаю сделал.
И варенья подал. И снова пирожков выложил, найсвежайших.
- А колени у тебя не болят, - я принюхалась. Пирожки были с яблоками, да не просто тертыми или там кусками, нет, такие мама пекла. Яблоня-то у нас была старая, яблоки давала мелкие и суховатые, вот она их и нарезала, и скидывала на сковороду, туда же отправляла пару ложек сахару и кусок сливочного масла.
Надо же.
А казалось, я о той жизни ничего-то и не помню.
Но лучше бы и не помнила вовсе, до того вдруг тошно сделалось. И тоскливо.
- Отчего же, болят.
- Только от моих мазей толку немного, - я все-таки стянула пирожок. И укусила, закрыв глаза. – Почему? Почему именно я? Я ведь не самая сильная…
- Сила без надобности. Он, хватает.
- И не самая умная…
- Не скажи. Говорил я с одним своим старым знакомцем… он еще раньше приходил, спрашивал.
Бизон?
- Борис Игнатьевич?
Зоненко. Если взять первые буквы имени и отчества… кому и когда из студентов это пришло в голову? Без понятия. Но кличка приклеилась. Пусть даже ничего-то в облике его не было бизоньего, напротив, Зоненко был высок, тонкокостен и сухопар. И походил скорее на престарелого журавля.
- Он самый. Искал место для одной способной дурочки.
Надо же… а я бы никогда и… и выходит, думаю я о людях хуже, чем они того заслуживают. Совестно. Но не настолько, чтобы кусок поперек горла встал.
