В выражении священника читалась все та же тихая и едва заметная насмешка над озорной шуткой ведьмы на руке Симона. И вдруг его озарило уведомить его о таинственных свойствах его проказы:
– Я забыл тебе сказать, что этот нецензурный жест, олицетворяющий культуру вашей извращённой молодежи, может расти до невероятных размеров. И знаешь, почему?
– Нет, осените меня, святой отец.
– Потому что магия – это химия. Как в природе. Знаешь, есть камень, который растёт при соприкосновении с влагой, например, дождя. Его название Тровант. Есть в этой ведьминой шутке примесь Трованта. Это я точно знаю. Мой брат – химик. Он изучил состав этих откуда ни возьмись выросших, словно из-под земли, трехметровых изваяний, которые, наверное, попадались тебе на пути. Это люди, которые оказались не в том месте, где надо, перед лицом козней этих пакостных тварей сатаны.
– Это я знаю без вас, что она у меня растет, – потряс больной рукой перед проповедником Симон, – и что мне с этим делать?
– Не знаю. Можешь попробовать рецепт травницы. Ну, или, на худой конец, поладить со старухой?
– Знаете, что я сделаю? Простите уж вы меня, святой отец! Я отвешу этим гигантским пальцем ей смачный щелбан, если она не поладит со мной. Клянусь вам, – при этой реплике Симон не со зла опять экспонировал в лицо святому отцу своей монолитной озорной шалостью, демонстрируя, с помощью чего он будет налаживать отношения с ведьмой.
Поскольку был уже поздний вечер, Симон решил отложить свое путешествие на завтра, и пред сном плеснул на руку настойку, данную ему священником, отчего задубевшая уже кожа посинела еще больше, а сама жидкость стала испаряться смуглым дымом.
Наутро Симон почувствовал себя легче, ничего не предвещало плохого настроения, дышалось свободно, и он подумал было, что хворь излечилась. Страшное потрясение его охватило, когда он обнажил из-под одеяла руку, представлявшую теперь собой огромный, диаметром двадцать пять сантиметров, кулак Халка с торчащим средним пальцем, размером с хорошую, не слишком большую и не маленькую, дубину. Увесистая глыба до самого локтя окаменела и была непривычна настолько, что он едва ли мог пошевелить ею, постоянно придерживая, как огромное полено.
Вскоре к нему постучались, и он крайне не желал никого впускать в свой тусклый, померкший мир кошмара и отчаяния. Но в дверь так настойчиво бились, что Симону это действовало на нервы.
– Симон, открывай! Ресепшн сообщила, что ты в номере, – узнал парень голос Лизы.
Нежданный сюрприз смутил несчастного столько же, сколько и овладел его любопытством, и, немного помешкав, он отворил девушке дверь, которая изумленно уставилась на болезненный вид своего бойфренда, хотя и сама казалась довольно потрёпана, и на лбу красовался шрам, не изуродовавший ее симпатичного белокурого личика. Она была блондинистой, а цвет глаз ее был небесно-голубым, стройна и среднего роста.
– Здравствуй, дорогой, что с тобой?
– Лиза, где тебя носило? Почему не выходишь на связь?
Девушка вошла в номер и обняла Симона, затем заговорила:
– После двух попыток дозвониться до тебя у меня на дороге возникла оказия. Мы с водителем нарвались на группу чокнутых феминисток, проколовших нам шины. Была авария. Я едва выжила, но потом трое суток без сознания лежала в больнице и долго не могла вспомнить свое имя. Что это у тебя? – всмотрелась Лиза в странный предмет, выпирающий за пледом, покрывавшим плечи парня. Симон выругался, сгорая от стыда, и ляпнул, что на язык подвернулось:
