Да, вот такая у меня фамилия. Бабушка рассказывала, что еще в царские времена один из наших предков был беглым каторжником, вот и прицепилось, как говорится. Я еще тогда порадовалась, что всего лишь Беглая, а не Каторжная какая-нибудь.
Все начали озираться в поисках вызванной студентки. А я шмыгнула к двери и не побежала, полетела к своей мечте на ковер. Интересно, я опять чего-то натворила или он просто по мне соскучился? Второе, конечно, предпочтительнее, но первое – вероятнее.
Алексеевна грозно глянула и, противненько улыбаясь, прошептала:
– Плохо начинаешь, Беглая. Ох нелегко тебе будет у нас. Ох намучаешься.
– Это вряд ли! Скорее вы со мной! – радостно улыбнулась и без стука распахнула дверь. – Вызывали?
Роман моих грез сидел на подоконнике и хлестал колу из банки! От моего зычного «вызывали» директор моего сердца подавился, закашлялся и сдавил банку. Напиток с пеной и шипением полез наружу, обливая руку и брюки мужчины.
– Могу постирать, – невинно предложила, картинно ковыряя пол носком шлепанца.
– Кумпарс-с-сита, – прошипел директор не хуже той колы. Ну и как тут учиться? Он даже мое бредовое имя так эротично шипит, что оно мне нравиться начинает!
– Да-да, я вся ва… вас внимательно слушаю, – захлопала ресницами, как бабочка крылышками… бяк-бяк-бяк-бяк. Не удержалась и хрюкнула. А за ней воробушек в лице вот такого вот директора, прыг-прыг-прыг-прыг. Чуть не расхохоталась, неумело притворяясь, что подавилась.
– И что же тебя так развеселило? – продолжил так очаровательно злиться Роман Любомирович.
– Не обращайте внимания, бывает, – туманно ответила, представляя, как директор прыгает за хлопающей глазами мной. Так, а что там в песенке дальше было? На «он ее голубушку шмяк-шмяк-шмяк-шмяк» возникли совсем уже неприличные ассоциации, и я покраснела.
Директор начал успокаиваться, видимо расценив мой румянец как признак раскаяния в неподобающем поведении… наи-и-ивный!
– Проходи, присаживайся. Нам нужно поговорить… по поводу ворот.
– И вы туда же! Ну не знала я, что они такие крутые! Знала бы, через верх перелезла бы, – возмущенно плюхнулась на стул.
– Сделанного не воротишь, – глубокомысленно изрек Роман.
А я уставилась на его шевелящиеся во время произнесения этой общепринятой истины губы, и мысли опять плавно перетекли к бабочкам и воробушкам. Если я сдержусь и в один, прекрасный для меня, момент не наброшусь на него, то это можно будет засчитать мне как подвиг!
– Но я хотел бы попросить тебя не распространяться о том, что ворота разрушила ты, – продолжил гипнотизировать меня губами директор.
– Все что угодно, – почти простонала, прокашлялась, собрала волю в кулак и повторила: – Как вам будет угодно, Роман Любомирович. Никому ни слова, обещаю. И девчонкам скажу, что пошутила.
– Вот и хорошо.
Ох, зачем же ты еще и улыбаешься-то? Никак смерти моей от разрыва сердца хочешь. Но вслух выдавила:
– Это все? Я могу идти?
Лучше отпусти меня, дорогой, ради сохранения собственной чести. Не удержусь ведь, наброшусь и зацелую всего!
– Нет, – как-то неохотно ответил директор. – У тебя, Сита, проявляются выдающиеся разносторонние способности. И я вынужден определить тебя на индивидуальное обучение. Каждый день, вместо второй пары, ты будешь приходить сюда, и с тобой буду заниматься я, лично. – Под конец моя мечта выглядел так, будто лимон вместе со шкуркой съел.
Я же парила где-то в облаках и сама не заметила, как, подавшись вперед, спросила:
