Ведуньи - страница 44

– Объясни, зачем ты меня сюда притащил? – сердито спрашиваю я.

– Я… я пытаюсь тебя спасти.

И он начинает рассказывать, как нашел наш дом, как разговаривал с мамой, как ухитрился увести разъяренную толпу от наших дверей. Я слушаю его с недоверием: никто и никогда, кроме членов моей семьи, не проявлял обо мне такой заботы. Нет, тут что-то не так, уж больно он добрый.

– Но ведь ты же не пострадала, – говорит он. – Значит, все хорошо.

– А тебе-то какое до нас дело? – В моей душе волнами вздымаются страх и гнев, связанные с этим новым поворотом в наших отношениях с деревенскими. Значит, Дэниел ради нас против всех пошел? Зачем ему это? Я не понимаю!

– Просто я не могу видеть чужих страданий, – пытается объяснить он. – Не выношу, когда другим причиняют боль.

– Да, я это уже заметила. Тебе невыносимо, когда боль любому существу причиняют, даже животным. Уж больно ты мягкосердечный. Мягче берега нашей речки после целой недели дождей.

И он спокойно так мне отвечает:

– Да, я ненавижу, когда любому существу причиняют боль.

И моя гневная проповедь сама собой иссякает. В конце концов, у меня свой жизненный путь, а у него свой. Я пойду тем путем, какой выберу сама, сама встречусь лицом к лицу с любыми препятствиями на этом пути и поступлю с ними так, как сочту нужным, – и, Господь свидетель, у меня возможностей решить свои проблемы гораздо больше, чем этот парень может себе представить.

– Но особенно трудно мне допустить, чтобы кто-то причинил боль тебе, – вдруг прибавляет он.

И тут уж мне совсем нечего сказать. Я вдруг чувствую в нем некую основательность, некий душевный покой, который, похоже, способен поглотить и меня. А он смотрит на меня и явно ждет ответа. Я говорю:

– Ну, это уж слишком…

– Что – слишком?

– Это совершенно бессмысленно! – Я гордо вздергиваю подбородок, однако в глаза ему толком посмотреть не могу и чувствую, как бешено стучит мое сердце.

Бриз колышет траву у нас под ногами, ворошит его волосы. Шляпы он не носит, не знаю почему.

– А для меня – нет, – твердо говорит он.

– Ты позаботился обо мне точно так же, как и о раненом жеребенке позаботился бы.

Он хмурит брови, но тон у него по-прежнему уверенный:

– Тебе… больно, ты ранена. Но я вовсе не из-за этого проявляю о тебе заботу. Просто с тобой я чувствую себя совсем другим, более крепким, что ли… и, пожалуй, более настоящим. В общем, мне трудно объяснить…

Он смотрит на меня почти с отчаянием, а я не знаю, что ему ответить: ничто из того, что когда-либо со мной случалось, не подготовило меня к таким сложным объяснениям. Меня даже немного оскорбляет то, что он видит в моей душе некую рану, ведь я свою боль тщательно скрываю; я давно приучила себя скорее уж взорваться от гнева, чем дрожать от страха. Меня оскорбляет и то, что он, человек явно сломленный, осмеливается так прямо говорить и о моей, и о своей потаенной боли. Ведь ясно же, что он боится любого нелестного мнения о себе. Однако он все-таки решился бросить вызов всей деревне, чтобы защитить мою семью. Он боится таких, как мы, однако смело подходит к любой необъезженной лошади. Я чуть отступаю от него, и он невольно протягивает руку, пытаясь меня удержать, но сразу же ее отдергивает. На лбу у него блестят капли пота.

– Я не знаю… уж не колдовством ли ты вызвала во мне эти чувства? – вдруг говорит он. – Если это так, то зачем? Ведь ты, похоже, эти чувства не разделяешь?