Нессель он добудился не сразу – на тихий оклик по имени она не отозвалась, не обратила внимания и на осторожное встряхивание за плечо, и на более настойчивые попытки привести ее в чувство. Медленно и тяжело она открыла глаза, лишь когда Курт усадил ее на кровати, довольно ощутимо хлопнув по обеим щекам. Болезненный и блеклый взгляд не сразу стал осмысленным, с трудом собравшись на его лице, и Курт поспешно напомнил, не дожидаясь вполне возможной гневной отповеди:
– Просила разбудить вечером. Вечер.
– Пусти, – проговорила хозяйка тихо, высвободившись, и, вздрагивая, словно на ветру, закуталась в одеяло по самое лицо, не с первой попытки попав ногами в сапоги. – Пусти, – повторила Нессель настойчиво, когда он попытался поддержать ее под локоть.
К очагу она прошла, пошатываясь, сняла с полки над ним заваренную утром траву и нетвердыми руками, едва не проливая, отпила несколько глотков. Минуту она стояла недвижимо, закрыв глаза, а потом, отставив сосуд с настоем обратно, спотыкаясь, выбежала из домика прочь, зажав ладонью губы. Нессель не было довольно долго, и когда Курт уже направился к двери, дабы отыскать где-нибудь на холодной мокрой земле ее бессознательное тело, она перевалилась через порог, глядя под ноги сосредоточенно и мутно.
– Господи… – выдавила она почти шепотом, сев на кровати и уронив лицо в ладони.
– Если б я знал, что будет так плохо… – начал Курт, и та хрипло усмехнулась, не поднимая головы:
– То что? Отказался бы?.. помалкивай лучше. Дай кувшин с очага.
После еще нескольких глотков приступ тошноты одолел ее снова; на то, как она поджала губы и зажмурилась, Курт взглянул, поморщась, и осторожно предложил:
– Быть может, до дороги я и сам смогу добраться? Не сто́ит тебе…
– Это тебе не стоит, – отозвалась хозяйка, поставив кувшин на пол, и откинулась на постель, не открывая глаз. – Без меня не выйдешь… Утром я оклемаюсь. Не навороти тут глупостей, – велела она уже почти беззвучно, вновь проваливаясь в сон.
В этот раз она спала тревожно, вздрагивая и пытаясь приподняться, и от стиснутых зубов порою доносился отчетливый громкий скрип, от звука которого у Курта начинали болезненно ныть собственные челюсти. Проснулся он первым и, перевалив Нессель со своего плеча на подушку, долго лежал, всматриваясь в притихшую к утру девушку. Сейчас, при свете солнца, пробивающегося в окно, еще отчетливей различалось, как она осунулась за эти часы; бледная кожа сомкнутых век была почти прозрачной, лежащие поверх одеяла руки наверняка светились бы мраморной белизной, если бы не покрывающий их загар, скулы выступили остро, словно у высеченной из камня статуи, и лишь нездоровый румянец и обжигающий жар, ощутимый при прикосновении, нарушал это сходство. Поднявшись, Курт еще минуту стоял у постели, глядя на измученное лицо на подушке, и, вздохнув, отправился одеваться.
Нессель проснулась ближе к полудню, уже гораздо менее неживая, нежели минувшим вечером; усевшись на постели, потянулась к стоящему на полу кувшину и надолго приникла губами к широкому горлышку, не замечая сползшего одеяла.
– Как ты сегодня? – поинтересовался Курт как можно сочувственнее; та отставила полупустой кувшин обратно на пол и, перехватив его взгляд, подтянула одеяло на плечи.
– Как ты – вчера, – отозвалась Нессель тихо, на миг снова прикрыв веки. – И я тоже не думала, что это будет настолько погано…
