Век серебра и стали - страница 28

– Простите, сэр. Но лекарство, сэр. Надо готовиться к операции, сэр.

– Боги… давай сюда. – Не поворачиваясь, он схватил с подноса стакан, выпил залпом и тут же потянулся за вином, но даже спиной почувствовал строгий взгляд врача. И почему эти двое – что Саргон, что Парсонс – так любят пытливо, до мурашек, смотреть?

– Вы правда думаете, что у вас выйдет провернуть эту авантюру? – удивился человек с подвеской-черепом.

– Боги, в городе будет сердце Анубиса! Сердце настоящего бога! – Велимир закинул ногу на ногу. – Если мы все тут верим, что наши планы срастутся благодаря ему, то чего говорить об этом? Главное – успеть. Потому что… – Он помолчал, потом перешел на шепот: – Кости его – серебро, плоть – золото, волосы – подлинный лазурит…

– Не думал, что когда-нибудь скажу это, но Велимир прав. – Саргон хмыкнул. – Сердце Анубиса и… еще несколько нюансов. С частью которых нам поможет этот самый анубисат. Останется решить одну проблему: госпожа Грушницкая слишком проворно скупала древности. И приобрела одну нужную мне…

– Эта старая дура? – фыркнула единственная присутствующая женщина.

– Она моложе тебя, – поспешил уколоть Велимир.

– Так или иначе, – Саргон проигнорировал посторонние разговоры, – завтра я научу анубисата Фалакова паре тайных слов, чтобы обращаться… с зеркалами.

– С зеркалами?

– О да. – Саргон хмыкнул; все, как обычно, увидели это даже сквозь маску.

Он кинул взгляд на зеркала в зале – ажурные, в резных дубовых рамах. Нахмурился, блеснул малахитовыми глазами, опять же совершенно не пряча эмоций.

– Итак, – продолжил он, – еще день, и все решится. Надеюсь, все готовы сделать что должно? Все готовы ко встрече с настоящими богами?

Все присутствующие, кроме Велимира, схватились за подвески.

– Со своими богами, – повторил Саргон.

– А как ты думаешь, Саргон? – вновь раздался низкий женский голос. – Мы были там двадцать лет назад. Мы пытались докричаться – и что они с нами сделали? Мы ошметки того сопротивления. Мы единственные – дождались.

Велимир вздрогнул. Он прекрасно помнил, как двадцать лет назад, в лучезарные дни после явления богов Египта, творилось… страшное. Бунты, волнения, столкновения, да и вещи куда хуже. Он помнил, как шел по улице в страшное воскресенье, когда Его Императорское Величество – тогда правил еще Николай – приказал открыть огонь на поражение. Велимир был там – не в самой толпе, рядом – и помнил, как споткнулся, упал и его чуть не задавила напуганная толпа. Тогда он проклинал весь мир. А улицы становились красными, под стать старинным парадным одеяниям аристократов; только вот город одевался не в пурпур, а в кровавое месиво. И самое страшное, что Велимир не мог винить Его Императорское Величество.

Страшнее последствий были только причины.

Несогласные выходили на улицы: сначала просто кричали, затем в ход шли кулаки, потом – зажигательные смеси и самодельные бомбы. Тогда Велимир понял, что история – лишь замкнутый заколдованный круг. Так ведь уже было и будет всегда – после каждой радикальной перемены, очередной встряски мира, меняющей ориентиры: разве только стороны света остаются на своих местах, все остальное – шиворот-навыворот. Несогласные будут всегда, даже если им пообещают и продемонстрируют неподдельное вечное блаженство.

Такое творилось по всему миру, везде с проблемами справлялись по-своему, но везде – в основном силой. Потом все стихло, не без чуткого участия жандармерии – она следила за любыми проявлениями инакомыслия. Никаких преследований за простое непринятие новых богов – век всё же просвещенный. Но не дай боги оправдается один из многочисленных доносов в Третье отделение, тогда еще не распущенное, и не дай боги задумать и предпринять нечто радикальное, вроде покушения на предыдущего петербургского архиепископа. Разбираться будут, но недолго. Правительство говорило: если вы так глупы, чтобы не верить в богов, все еще доказывающих свое существование и дающих так многое, живите с этим – молитесь истлевшим идолам, немым болванкам. Но только попробуйте возроптать.