Словно тень пробежала по лицу царевны, от мечты приходилось возвращаться к реальности. Она знала, какая опасность ей угрожала. Нет, не боярского гнева опасалась дальновидная царевна. Причиной ее тревоги был один единственный человек – Иван Молодой, единственный и обожаемый сын Ивана Третьего. Он еще отроком возненавидел чужестранку, занявшую в сердце отца место его умершей и обожаемой матери Марии Борисовны Тверской. Теперь же ее самому отчаянному и непримиримому врагу исполнилось двадцать лет. Шпионы Зои, пронырливыми куницами шнырявшие по дворцу, подслушали и передали, что-де на тайных сходках поклялся Иван Молодой отправить проклятую византийку в монастырь. А в тихой келье отравить ядовитым зельем, дабы это исчадие адово не мутило Русь и не насаждало порядки свои заморские. Самые именитые и уважаемые бояре поддерживали молодого наследника. Патрикеев и Федор Курицын стали уже откровенно дерзить правительнице. Только невероятным усилием воли удавалось ей сохранять спокойствие. Но только выдержкой дело не спасешь. Единственное, что могло помочь… Она поморщилась, и суровая складка пролегла по лбу. Она должна, обязана была родить сына, иначе все пойдет прахом… На всю жизнь она запомнила уроки своего отца: "Властью, моя дорогая, не делятся. Ты должна разделять твоих врагов, но властвовать безраздельно". И Зоя Палеолог не собиралась ни с кем делиться…
От горьких мыслей великую княгиню отвлек Гусев.
– Княгиня, так что мне ответить дворянину Лыкову? – донесся словно издалека голос дьяка.
Гусев же по удивленному виду Софья понял, что та просто прослушала все, о чем он только что долго и убедительно толковал. Терпеливо повторил:
– Молит о личном приеме. Наверняка милости просить будет. Сына хочет на государеву службу пристроить, сынок молодой, да глуповат, наукам не обучен и во дворце почти не бывает, если отец его и приволокет, то забьется в угол и сиднем сидит, и ни слова, ни пол-слова, чисто в рот воды набрал. Сам не раз замечал. Ну а родитель, конечно, старается, а как же не радеть, свое, не чужое!
– А ко мне почему просится, какого он роду-племени? – пожала плечами Софья, которой было сегодня явно не до карьерных происков дворянина Лыкова.
– Род у Михаила Степановича захудалый, да жена его родственницей воеводе Дорогомилову приходится, и отец ее службу важную Василию Темному, отцу мужа вашего, сослужил. Так Михаил Степанович и возвысился, да и не беден Лыков, далеко не беден.
– А что ж у родственника своего защиты не попросит?
– Вроде кошка между ними пробежала, – задумчиво произнес Гусев.
– Кошка, говоришь… расскажи-ка мне все от начала и до конца? – встрепенулась Софья и с интересом взглянула на Гусева.
– Узнать мне удалось немногое, но вроде вражда эта давняя и началась в последнем литовском походе Михаила Степановича. Вроде как воевода обвинил нашего дворянина в болтливости, и вроде бы как из-за этой несдержанности какой-то очень близкий воеводе человек погиб.
– Важный человек?
– Как сказать, – пожал плечами молодой дьяк, – звали этого человека Антип Сицкий, рода никакого, отец вроде батюшкой в одном из Дорогомиловских сел был, точно не ведаю, но воевода Сицкого отличал. Но дело это давнее, воды много с тех пор утекло…
– Для тебя, может, и утекло, а для воеводы, похоже, нет, – задумчиво произнесла Софья.
– И еще одно сведение немаловажное, – добавил Гусев. – Бориска Холмогоров работал в приказе Большой казны, в столе Михаила Степановича.
