Ко времени царствования Петра Великого сложилась уникальная ситуация.
На колоссальной территории, превосходящей все существовавшие до того Империи – от Александра Великого до Чингисхана, – был создан не имевший в мировой истории прецедент, когда тело Страны, с одной стороны «плескалось» в водах Тихого океана, с другой – упиралось в жёсткий «потолок» западных государств, непреклонных в своей многовековой неприязни к «восточным варварам». Попытки цивилизовать «медвежьи углы» Российской державы с помощью «монгольской грубости и прусского педантизма» (М. Бакунин), оказались неуспешными не в последнюю очередь из-за растворения в ней племён и народов, которые вовсе и не считали себя растворёнными. Неладно скроенное, некрепко сшитое и ещё хуже организованное сожительство народов в числе прочих причин обусловило вековечную спотыкаемость политической жизни России, разросшейся в гигантскую Империю. Пётр, как никто ясно узрел плотный частокол из трудноразрешимых «туземных» проблем, способных подорвать государственное устройство Страны – и устрашился… В геополитическом плане Россия стояла перед угрозой быть намертво зажатой в тиски между туземным Востоком и высокоорганизованным, расчётливым и беспринципным в следовании своим интересам Западом.
В качестве феномена цивилизации Запад не был ясен русскому боярству, а народ и вовсе не имел о нём никакого представления. Да и недосуг ему было. С неудовольствием, удивлением и недоумением московиты взирали на миграционные волны, идущее из- за «Камня» через «Урало-Каспийские ворота». В этих обстоятельтвах Петру ничего не оставалось, как, с одной стороны – скрепить державной печатью задолго до него освоенные русскими переселенцами бывшие ханства и прилегающие к ним земельные пространства (формально взяв под контроль необъятные регионы и природные ареалы), с другой – твёрдо намеревался пробить «окно» в Европу. Размывание самости Московской Руси и её окраин очевидно и заставила Петра сосредоточить самозащитное внимание на Западе. Он ясно видел дилемму: либо России продолжать обособленное от европейского мира бытие и оказаться поглощённой «конно-степной („таёжной“, и всякой другой) цивилизацией», – либо, выйдя из изоляции, – повернуться лицом к Западу и попытаться найти поддержку в расово близких народах, ввиду ряда благоприятных факторов вышедших на более перспективный путь культурно-исторического развития. (Доп. II)
Пётр предпочёл последнее.
Выбор этот, видно, нелегко дался царю, ибо, ведая о пренебрежении и враждебности к России со стороны «запада», знал он цену потенциальной «дружбе». 22 В то же время, царь, как политический деятель и прирождённый геополитик, отнюдь не был свободен в своём выборе. Объективно, его решение предопределено было реальностью внутриполитического, этнокультурного и экономического порядка. Суть её (скоро отражённую в петровских реформах), можно сформулировать следующим образом: сможет ли Страна, повернувшись лицом к Западу (т. е. заинтересовав собой, создав партнёрские отношения и научившисьчему-нибудь), – адаптировать, и, не причинив ущерба себе, – культурно подчинить туземные племена огромных ареалов? Если этого не случится; если Страна духовно и социально не осилит «дух» степно-таёжного мира, то не разделит ли она его внеисторическое бытие? Не окажется ли в разрыве европейской цивилизации и степной стихии, что означает распад государства на разно-направленные
