Великая революция идей. Возрождение свободных рынков после Великой депрессии - страница 9

и с теми или иными оговорками одобрили программу государственных строительных проектов, прогрессивное налогообложение, социальное страхование и энергичную антимонопольную политику. В результате они оказались гораздо ближе к профессиональному мейнстриму, чем их лондонские коллеги, но сильно затруднили себе объединение с другими людьми, у которых были более или менее конкретные теории или планы. В целом, экономисты в Лондоне и Чикаго являли собой картину разброда и шатаний. Некоторые твердо придерживались радикальной позиции, на которую мало кто хотел вставать; другие с гораздо большей готовностью шли на компромиссы, но оказались не способными сформулировать связную оппозиционную платформу.

На обоих берегах ведущие фигуры по-прежнему не хотели ставить под угрозу свой научный авторитет, участвуя в широких общественных дебатах, и старались повысить свое влияние прежде всего в кругу коллег по профессии. У них не было общей организации, которая позволила бы обсуждать идеи, разрабатывать новые риторические стратегии, создавать коммуникационные сети и привлекать молодых коллег, симпатизирующих их взглядам. Пока они проповедовали свои идеи в изолированных учебных заведениях в разных странах, а связи поддерживали лишь с помощью лекций и дружеских личных встреч, ради чего иногда предпринимали медленное путешествие через Атлантику. Бывало, они уделяли междоусобной полемике не меньше сил, чем посвящали спорам с явными идеологическими противниками. Их собственная идеология оставалась фрагментарной, и они не смогли прийти к чему-то похожему на общую позицию. Бизнес не проявлял готовности финансировать мир идей, а в научном мире мало кто прилагал усилия к тому, чтобы считаться членом сплоченной группы, преследующей конкретные цели[51]. Без разработки убедительного риторического выражения идей и без существенных источников институциональной поддержки у них было мало шансов воздействовать на широкую публику, которую уже соблазнили другие идеологические сообщества, лучше организованные и обладавшие более связной программой.

Хайек внимательно следил за институциональной динамикой и пришел к выводу, что трудности, переживаемые им и его коллегами, позволяют извлечь уроки, которые могут пригодиться в будущем. В инаугурационной лекции 1933 г. он уже умерил свои пессимистические взгляды на современную политику, заявив, что долгосрочные процессы идеологических изменений дают повод для оптимизма. Общественное мнение, разъяснял он слушателям, «очевидным образом сформировано экономистами в основном прошлого поколения. Поэтому неверно говорить, что теории экономистов не оказывают вообще никакого влияния; напротив, оно может быть весьма сильным». Коллегам просто нужно просто иметь в виду, что «проходит немалое время, прежде чем это влияние проявится»[52]. Осознание проблем, стоявших перед этими людьми в трудное десятилетие, в последующие годы помогло им создать инфраструктуру для продвижения рыночной идеологии. Разочарованные отсутствием единства и изоляцией, они в конце 1930-х годов приступили к совместной работе по созданию организаций, с помощью которых можно было бы разрабатывать и распространять идеи. Параллельно они обратили внимание на проблемы, все еще вызывавшие разногласия: основания их соционаучной методологии, связь между их экономическими теориями и их социальной философией, степень и характер тех видов государственного вмешательства, которые они могли счесть приемлемыми, и риторические стратегии, способные наиболее убедительным образом сделать их мировоззрение привлекательным для других людей. Эти усилия стали определяющими для публичной жизни идей в последние десятилетия ХХ в., когда все больше людей стали считать, что рынок является оплотом свободы, а попытки вмешательства в его повеления и его юрисдикцию неизменно ошибочны. Потрясающие успехи сторонников рынка в десятилетия, последовавшие за Великой депрессией, стали возможными в том числе и благодаря провалам, которые они пережили в ранние годы.